Психомех   ::   Ламли Брайан

Две на каждого — и вас мать родная не признает, если она у вас есть.

Шредер, с улыбкой в глазах за толстыми линзами и с широким волчьим оскалом на лице, подошел сзади к этим двоим и произнес:

— Руки на стол. — Затем, когда они повиновались:

— А теперь — головы на руки и замрите. — Он помешивал содержимое плевательницы.

— Джентльмены, — продолжил он наконец, — и да простит меня Бог, который несомненно существует, за то, что я вас так называю, ибо это не самый большой мой грех, — вы сделали большую ошибку. Вы думали, я приеду в эту страну и приду сюда к вам в руки, ничего не предприняв для собственной безопасности? Господин Кених здесь — это и есть та самая предосторожность или, вернее, большая часть ее. Его талант заключается в том, что он думает плохие мысли. И никогда — хорошие. Так он защищает меня уже в течение многих лет, начиная с 1944 года. И ему это удается, потому что он успевает подумать свои плохие мысли раньше, чем другие сделают это. — С этими словами он вылил содержимое глубокой плевательницы на склоненные головы.

Маленький толстяк застонал, но не пошевелился. Худощавый выругался и выпрямился. Кених достал из кармана пистолет террориста. Подойдя к бородачу, он с силой прижал пистолет к верхней губе ирландца, прямо под носом. Затем медленно повел руку вверх до тех пор, пока дуло не уткнулось террористу в левую ноздрю. Скамья за ногами ирландца мешала тому двигаться, он выставил перед собой трясущиеся руки.

— Господин Шредер приказал тебе не двигаться, ирландская вонючка, — напомнил Кених.

Теперь его акцент стал еще заметнее. На мгновение террорист подумал, что понял прозвучавший в голосе намек, и его руки забились, как пойманные в ловушку птицы. Он пожалел, что обзывал немцев. Кених, чуть отодвинув пистолет от липа, позволил ирландцу расслабиться. Тот опустил руки и стал садиться, пытаясь изобразить подобие улыбки сквозь месиво помоев и пива, капавших с его лица. Кених ожидал, что тот будет храбриться, и приготовился к этому. Он решил убить этого ирландца в назидание другому, и это был подходящий момент.

Он снова приставил пистолет к липу худощавого, и его рука напряглась, как поршень. Ствол прорубался сквозь губы, зубы, язык, его мушка ободрала небо ирландца. Тот давился, дергался, отшатываясь назад, кроваво кашлял, но дуло все еще было у него во рту. Если бы он мог, то закричал бы от боли.

Быстрым рывком Кених убрал пистолет, разорвав при этом террористу рот, и тут же, оставив портфель, схватил жертву за куртку и ударил пистолетом. Еще, еще и еще. Движения были быстрыми и смертоносными. Они со свистом рассекали воздух, и можно было слышать только характерные звуки ударов. Последний удар, выбивший адамово яблоко, прикончил ирландца. Тот рухнул на скамью с разорванным носом и выбитым правым глазом, повисшим на жилке.

Толстяк все это видел. Он не осмеливался даже на дюйм приподнять голову от стола. В полуобморочном состоянии он плюхнулся обратно в помои. Все это произошло так быстро, что кроме звуков ударов ничто не нарушило тишины. Однако какой-то шум все же долетел до ждавшим в коридоре людей, но они не поняли его причину, — оттуда раздались подавленные смешки. Затем приглушенное бормотание возобновилось.

Кених вышел из-за стола, наклонился и разорвал куртку на убитом. Оторвав кусок рубашки, он повернулся к толстяку и, прежде чем привести его в чувство, грубо обтер тому голову и лицо. Когда мужчина открыл глаза, то чуть снова не потерял сознание.

Шредер схватил его за бороду и сунул ему под нос его же собственный пистолет.

— Ты пойдешь с нами, — сказал ему промышленник. — Кстати, можешь называть меня полковником. Господин Кених был самым молодым фельдфебелем в моих довольно специализированных войсках.