Путешествие во времени   ::   Брэдбери Рэй Дуглас

Я, разумеется, человек надежный, тут никакой опасности ни для кого не было. Но вы только представьте себе: кто-то, как шар по кегельбану, катится по коридорам времени, валит кегли, пугает жителей; катясь назад, позволяет себе вольности с линией жизни Наполеона или – опять вперед – возвращает в мир родственников Гитлера! Нет, только не это! И, конечно, правительство согласилось, даже потребовало, чтобы «тойнбиевский конвектор» был заперт и опечатан. Вы стали первым и последним человеком, оставившим отпечатки своих пальцев на этой машине. Десятки тысяч дней эту машину неусыпно охраняли! Сколько времени на ваших часах?

Шамуэй посмотрел, и у него перехватило дыхание.

– Идет последняя минута..

Он начал отсчитывать секунды, вместе с ним отсчитывал их старик. Они подняли бокалы с шампанским.

– Девять, восемь, семь…

Безмолвствовали людские толпы внизу. Шептало полное ожидания небо. По нему рыскали глаза телекамер.

– Шесть, пять…

Они чокнулись.

– Четыре, три, два…

Они начали пить.

– Один!

Смеясь они допили бокалы. Посмотрели на небо. Золотой воздух над береговой линией Ла Холье ждал. Время великого события наступило.

– Ну же, скорее! – как отдающий приказы фокусник, выкрикнул молодой репортер.

– Ну, скорее, – сказал серьезно и спокойно Стайлс.

Ничего.

Прошло пять секунд.

Небо было прежним.

Прошло десять секунд.

Небеса ждали.

Прошло двадцать секунд.

Ничего.

Наконец, Шамуэй повернулся к старику и посмотрел на него пристально и удивленно.

Стайлс пожал плечами и сказал:

– Я солгал.

– Что?! – закричал Шамуэй.

– Я солгал. – повторил Стайлс.

– Не может быть!

– Еще как может, – сказал человек, совершивший путешествие во времени. – Никуда я не отправлялся. Я остался на месте и только притворился, что отправился. Машины времени не существует. То, что вы видели, я просто за нее выдал.

– Но зачем? – воскликнул ошеломленный молодой человек, вцепившись в барьер на краю крыши, – зачем?

– Я вижу у вас на лацкане звукозаписывающую пуговицу. Включите ее. Так. Готово. Я хочу, чтобы то, что я скажу, потом услышали все. Начинаю…

Стайлс допил остатки своего шампанского и сказал:

– Я сделал это потому, что родился и вырос в такое время, в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы двадцатого века, когда люди перестали в себя верить. Я видел это неверие, видел разум, больше не находивший разумных оснований жить, и это взволновало меня, повергло в уныние, а потом вывело из себя. Кругом сомнения. Кругом распад. Кругом профессиональное отчаяние, интеллектуальная апатия, политический цинизм. А где не было апатии и цинизма, там свирепствовал скепсис и нигилизм.

Что-то вспомнив, он замолчал. Потом наклонился и вытащил из под стола заветную бутылку красного бургундского с этикеткой, на которой стоял год: 1984. Он начал ее открывать, осторожно вытаскивая старинную пробку, и заговорил снова:

– Какую болезнь ни назовите, любая у нас была. Хозяйство почти не развивалось. Планета стала выгребной ямой. Экономика загадывала неразрешимые загадки. Преобладающим настроением было уныние. Самой модной темой – невозможность перемен. Лозунгом – конец света. Делать ничего не хотелось. В одиннадцать вечера, до отказа наполненный дурными новостями, ложись спать, в семь утра проснись, чтобы услышать новости еще худшие. Как в воду опущенный проживи день. Ночью захлебнись в волнах бед и напастей. Есть!

Негромко хлопнула пробка. Теперь вину 1984 нужно было «подышать». Человек, совершивший путешествие во времени, понюхал вино и кивнул.