Ратные луга   ::   Алексеев Олег Алексеевич

Стояла жара, над полем колыхалось марево, но каждая из жниц работала, не разгибая спины. Только моя сестра с туго обтянутым животом, с темным лицом роженицы жала и вязала снопы, сидя на маленькой скамеечке: наклониться она уже не могла. Работа была в разгаре: на пожне, словно золотые терема, всюду поднимались высоченные стойки…

Я обрадовался: скоро будет молотьба, снопы положат на льняное веретье, начнут без жалости бить цепами. Цеп дадут и мне, на каждый сноп я буду набрасываться, словно на сбитого с коня бронированного ливонца.

Потом зерно веяли на ветру, и самые крупные зерна — бридок — падали впереди других, а мелкие — осыпка — ложились месяцем возле веяльщиков. Бридок мололи, а из духовитой теплой муки пекли огромные хлебы…

Я торопился на лов, с трудом волок мешок с тяжелой режевой сетью. С холма было видно сразу три огромных озера — Лиственное, Черное и еще одно, что лежало на месте мохового болота, леса и Слепца. Третье озеро было самым большим, в нем легко уместились бы первое и второе. Вода в озере была такой прозрачной, что в солнечный день казалось, что ее вовсе нет, а рыбы, как птицы, парят над желтым песчаным дном.

Идти было тяжело, сети оказались тяжелыми. Когда приезжал с заставы зять, он и носил и ставил сети сам, а я только помогал. Отпускали зятя не часто, но, когда его не было, все тяжелые работы делала сестра, не хуже парней пахала, косила и трепала лен. Когда ставили дом, сестра по-мужски орудовала теслом и топором, даже комяга, приткнувшаяся к берегу, была выдолблена сестрой. Утром я стал помогать сестре на поле, но она вдруг сказала, что хочет свежей рыбы.

От жары на деревьях таяла смола, лес словно вымер, рыбы забились в береговые норы и под коряги. Высыпав сети, я принялся ширять в камышах шестом, долго бил возле берега боткой. И все попусту: в сетях даже ерш не запутался, не дрогнул ни один берестяной поплавок.

Когда сети ставили на ночь, случалось, поплавки тонули в воде, а сеть, набитая рыбой, оседала на дно. Даже дикие утки и гуси попадали в режу, запутывались в грубом полотне.

Уток, гусей и лебедей на озере было множество, стоило их вспугнуть, как они взлетали со страшным шумом. От великого множества птиц становилось вдруг темно, жара сделала сонными даже лебедей: рядом, на плесе, дремала целая их стая, бодрствовал только один, остальные покачивались на воде, будто белые пуховые подушки.

Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Одурев от жары, к озеру по сожженной траве пробились волки: вожак хмуро косился на меня, тяжелое его «полено» было тревожно вытянуто. Птицы не испугались волков, лишь утиный выводок отплыл подальше от берега.

От волков веяло страхом, я застыл на месте, боясь пошевелиться. И вдруг волки отпрянули от воды, пропали в траве. В бору резко закричала какая-то птица, над еловой гривой поднялось кодло ворон, гремя, взлетели утки, гуси и лебеди. Птицы закружились в непонятной тревоге.

И вдруг я услышал резкий рокот.

— Набег?.. — понял в ужасе.

Но это были еще не враги: пастух в страхе гнал в лесную чащу табун, конь в деревнях был дороже одежды и оружия, за одного коня давали несколько коров, целую гору зерна.

Заволновалось стадо на луговине: заблеяли овцы, грозно заревел бык.

И тут я увидел огромного черного ворона. Спокойно пролетев над озером, ворон опустился на высокую сухостойную лесину, застыл, внимательно всматриваясь в даль.

Снова послышался топот — глухой, тяжелый, такой, что в озере закачалась вода. На луговину вылетели бесчисленные всадники.

В страхе я увидел, что наши отступают, мчатся на конях, закинув за спину щиты. Потерять щит значило погибнуть: вдогонку летели железные стрелы, болты от арбалетов. Вылетев на берег озера, отступающие стали бросать в воду все тяжелое: кованые кольчуги, шлемы, оружие.