Межконтинентальный узел   ::   Семенов Юлиан Семенович

За каждым их шагом смотрят…

— Почему они сами молчат?

— Полагаю, он ждет звонка от меня…

— Что об этом думает товарищ Фукс?

— Он согласен со мною: нам сейчас со Степановым просто невозможно войти в контакт…

Генерал раскурил сигару, хотя ночью поклялся себе, что до субботы не сделает ни единой затяжки, пыхнул , задумчиво посмотрел на странный, причудливой формы рисунок, образованный дымом — какая-то сюрреалистическая абстракция серо-голубого цвета на фоне деревянных, темно-коричневых панелей кабинета, — и тихо спросил:

— А вы убеждены, что Степанов выдержит, Виталий Всеволодович?

…В молодые годы, когда Славину довелось служить армейским офицером в Вене — восемнадцать лет, было ли когда с ним такое? «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»; как же пронеслось время, — он судил о человеке прежде всего по лицу: сколь оно волевое, сильное; по осанке — в ней, считал он, проявляется отношение личности не только к себе, но и к окружающим; по манере одеваться. Элегантность, и только элегантность, — основное в одежде.

Потом Славина откомандировали переводчиком на Нюрнбергский процесс, и там он провел год, каждый день наблюдая людей, сидевших на скамье подсудимых.

Поначалу его потрясло лицо фельдмаршала Кейтеля — сильное, холеное, породистое, само, казалось бы, благородство! А какие страшные приказы подписывал этот человек?! Чудовищные по своему изуверству, не поддающиеся объяснению с точки зрения норм общепринятой морали. Геринг, хоть и осунувшийся, постоянно укрывавший ноги клетчатым шотландским пледом, в полувоенном кителе, постоянно хранил в уголках жесткого рта саркастическую улыбку; но иногда, особенно во время перекрестных допросов, когда чувствовал, как прокуроры загоняют его в угол, забывал о придуманной, тщательно отрепетированной маске, лицо резко менялось: обрюзгшая баба, готовая вот-вот сорваться в истерике… А Шахт? Банкир, плативший деньги Гитлеру и финансировавший создание гестапо? Само благородство, добрый дедушка. А интеллигентность и достоинство на лице рейхсминистра восточных территорий Альфреда Розенберга? Но ведь именно он приказал вырезать «примерно (его слова) тридцать миллионов славян и всех без исключения евреев», признанный автор антирусской и антисемитской доктрины национал-социализма… Когда Розенберга вели на казнь, лицо его, как рассказывали очевидцы, стало как студень, тряслось мелкой дрожью, он норовил упасть на колени и, вымаливая пощаду, поцеловать высокие башмаки американских солдат, которые волокли его к виселице; Кальтен-бруннер плакал; Риббентроп потерял сознание; только редактор погромного нацистского «Штюрмера» Юлиус Штрайхер сам шел к виселице, задрав голову, истерически выкрикивая: «Вы еще пожалеете об этом, янки!»

Нет, сказал себе тогда Славин, все же физиономистика — спорная наука, если вообще ее можно называть наукой. Нельзя судить о человеке по лицу и осанке, а тем более по тому, как он одевается, — это дань юношеским представлениям о людях.

Когда Славин смотрел наши фильмы о деревне, он часто думал: режиссеры словно бы не ищут настоящих героев на главные роли. «Что, нет у нас мужчин, подобных Полу Ньюмену, Роберту Редфорду?! — говорил он Ирине. — Даже нашего любимого Николая Крючкова до сих пор не смогли снять так, как он того заслуживает! Почему никто из режиссеров не думает об эталонности героя?! Боятся мечтать — не так поймут коллеги? Не для коллег работает художник, а для миллионов! Народ — высший судья искусства. То, что он принял, то и есть искусство. А то, что хвалит критика, а люди не принимают, — симуляция творчества…»

…Лицо у Степанова было одутловатое, никакой мужественности, пройдешь по улице — не обратишь внимания, одевался неряшливо, никакой элегантности. Славина порою он раздражал: «Что за мягкотелость, Митя? И этот „хороший парень“, и тот „славный человек“?! Какая-то всеопрощающая всеядность!» «Это не всеядность, — отвечал Степанов, улыбаясь (иногда, впрочем, глаза у него желтели — явный признак ярости). — Просто мне так кажется, говорю, что думаю.