Рефлексор   ::   Петухов Юрий

Палец Николая Семеновича завис в полуметре от Сашкиного носа:

- Кстати, сколько у тебя сейчас?

Будто не знает! Сашка ничего, кроме пальца с блестящим холеным ноготком, не видел. Вот дернуть бы сейчас за него! Или нет, лучше линейкой наотмашь, мол, по какому праву в меня пальцем тычешь?! Он опустил глаза, голос задрожал, как обычно:

- Сто шестьдесят.

Николай Семенович сделал удивленное лицо. Настолько удивленное, что можно было подумать, он ожидал услышать; триста, четыреста, но уж никак не названную сумму.

- М-да-а, ничего, к новому году сынтегрируем что-нибудь, - начал он несколько неуверенно, а закончил на мажоре: - Бумагу я подал, а там - как решат, - он мотнул головой в неопределенном направлении.

Сашке бы радоваться, благодарить. А он сидел как оплеванный, даже над стулом не приподнялся, слова к языку прилипли. Только кивнул. И почувствовал, что кожу у висков начинает жечь. Ну почему он вечно должен быть кому-то благодарен, ну за какие такие грехи?!

- От радости в зобу дыханье сперло? - Начальник, кроме всего прочего, был шутником и постоянно подчеркивал свой демократизм, не деликатничал - мол, все мы, ребята, из одного котелка кашу хлебаем. Кому-то нравилось.

- Спасибо, - выдавил Сашка, жалея, что под рукой нет ничего тяжелого. А если б и было? Нет, обмяк и растекся по стулу - хоть плачь, хоть смейся, прямо гипноз какой-то. Ведь не подхалим, не карьерист, чего дрожать! Да и не дрожат те, уж кто-кто, а они себя чувствуют уверенно. И нужна ему эта прибавка, ну повысят, а потом не денешься никуда, на крючке, знай себе вечное спасибо в сердце носи, а лучше на языке. Сашка вскипал. Но кипенье это не придавало сил, а, напротив, лишало их, мутило ум. - Николай Семеныч, а остальным?

Глупее вопроса он задать не мог. Почувствовал, как напряглись, одеревенели спины у сидящих впереди женщин. Но Николая Семеновича не собьешь.

- Каждому по заслугам, как и было сказано - дифференцированно, никого не обойдем! - заявил он во всеуслышанье и пошел к двери.

Провожал начальника восторженно-приглушенный гул. Но только дверь захлопнулась, оживление стихло и тишина, непривычная, тяжелая, повисла в комнате.

- Как там решат... - вяло проговорила завсектором, вздохнула, добавила: - А я за тебя все равно рада.

И Сашке стало совсем плохо. Он почувствовал себя полнейшим ничтожеством, втянул голову в плечи.

- Да чего раньше времени говорить? - Старался, чтоб слова звучали беззаботно. Но сам уловил фальшь.

Женщины вернулись к столу с журналом.

"Рада она! Теперь будут языки чесать, тема подходящая, мрачно давил себя мыслями Сашка, - втихаря изведут". Он разорвал в клочья бумажку с чертиками. Швырнул комок в корзину под столом, задел ее рукой - и прессованная пластмассовая пустышка перевернулась, вывалила из себя содержимое, накопленное за неделю. "Вот зараза!" - разозлился на нее Сашка. Стал собирать мусор, перепачкал руки, раскраснелся. На него не смотрели - и то хорошо. Пошел в туалет, отмываться."

За дверью с сигаретой в зубах стоял Толик. "Этот уже здесь, бездельник, - подумал Сашка о приятеле, - за день пачки три, небось, высаживает!"

Толик заулыбался, повел рукой:

- Погляди-ка...

Сашка уставился на стенку - проплешина в кафеле разрослась: с утра не хватало четырех плиток кофейного цвета, а сейчас и не сосчитать сразу, не меньше десятка. Навряд ли плитки выпали сами.

- Да не туда, вот же. - Палец Синькова целился в сушилку. - Ну дают! - Голос подрагивал от смеси восторга и возмущения. - Мастера!

- Кто? - не понял Сашка, глядя на сушилку пустыми глазами.

- Опять зеркальце сперли. И ручку вон от двери, видишь, отвинтили!

- Да черт с ними, не сторожей же ставить. - Сашка начинал успокаиваться. Пока мыл руки, долго и тщательно, как хирург.