Миллионер   ::   Валяев Сергей

Потом я переломал все свои алебастрово-практиканские кости в Алтайском крае, свалясь в тридцатиметровую расщелину в состоянии, как пишет медицина, тяжелого опьянения, что, впрочем, и спасло меня от более крупных неприятностей, если смерть, считать неприятностью; так вот, малость расгипсовавшись, переполз в институт культуры имени. Н.К.Крупской.

Не знаю, как насчет культуры, но девичий цветник там цвел, точно душистые орхидеи в сочинские чумовые ночи. Явление вечной молодости и красоты необыкновенно вдохновило меня и так, что через месяц я скинул гипсовый панцирь, представ перед девичьим коллективом во всей своей красе.

Через полгода активных физических соитий ("О, русский секс! Бессмысленный и беспощадный!") я был поставлен перед следующими фактами бытия: а) женитьба на девушке по имени Вика; б) срочная женитьба на девушке по имени Лика; в) сверхсрочная женитьба на девушке по имени Ника; г) смерть профессионала в области отечественной культуры.

И действительно, о какой культуре могла идти речь, когда три лучшие подружки решили женить меня в одночасье, заявив, что ждут от меня детей. Я задумался - и крепко. Какие, простите, дети? Что за подозрительная история? Да, я романтичен и бегу любить женщин, как боевой конь галопирует при звуках походного марша. Однако разве можно доверять племени, ужасному по сути, и прекрасному по форме? Не хотят ли подруги наказать меня, сукиного кота, узнав, наконец, о том, что я един в трех лицах? Пришлось прикинуться валенком. Это было нетрудно: прикинуться. И надеяться на время.

? Женюсь, ? сказал я Вике. ? Конечно, родная, ? сказал Лике. ? С удовольствием, ? сказал Нике.

Вспомнив армейские навыки, три месяца провел во всевозможных засадах и выяснил, что роль "живота" у подружек играли подушки. Да-да, такой вот примитивный трюк для доверчивого романтика. В конце концов, мне удалось поймать Вику-Лику-Нику в бассейне, где они барахтались в свое удовольствие.

- Ой, - сказал я им. - А где же животики у наших бегемотиков?

И получил исчерпывающий ответ на малопонятном языке племени суахуили, который, впрочем, был мне частично знаком по слову "мать".

Короче говоря, определенный этап моей жизни закончился успешно: я имею вольное одиночество, двухкомнатную квартиру от родителей, три десятка кактусов, оставшиеся от матери, четырех приятных во всех отношениях любовниц и гуманитарную проблему: где добыть столько материальных ценностей, чтобы их хватило, как для персонального, так и для коллективного процветания.

Вопрос, над которым билось человечество не одно столетие и над которым мучаюсь я, Слава Мукомольников, тридцатитрехлетний оболтай.

Оболтай - так меня называл отец, когда находился в хорошем расположении духа. А находился он в нем, когда хорошо пил. А пил он практически всегда, пока его печень не разрушилась, как город от войны. Отец помер в больнице, утащив в морге трехлитровую бутыль спирта, кою работники мертвецкой приготовили для напряженной встречи праздника весны и труда. Его смерть до того огорчила пролетариев патологоанатомического отделения, что они категорически отказывались румянить счастливчика, убывшего в мир иной с содержимым их посудины. Пришлось ублажать трех выпивох из покойницкой очередным ящиком водки.

- Вот за что я люблю людей, - нарезал колбасные шайбочки начальник смены по фамилии Коноплянников, - так за их умение признавать ошибки. Дал маху - повинись. И тогда - никаких проблем.

Действительно, все проблемы исчезли: отца пропитали сладковатым по запаху формалином, удерживающим труп от разложения, а на вредное лицо наложили румяна, отчего отчий лик приобрел черты благородно-донкихотовские.

- Вот на человека хоть похож, - сказал бальзаматор Стеценко, обтирая руки от формалина. - Теперь можно и вжарить за упокой души.