Самый далёкий берег   ::   Бушков Александр Александрович

В переулочке этом не было ни единой приметы нового времени, о радость, совершенно не за что новое и взгляду зацепиться… А были здесь знакомые кирпичные “хрущевки”, от времени, атмосферических осадков и грязи почти потерявшие исконный кирпичный цвет и приобретшие колер неописуемый. Это слева. А справа тянулась высоченная ограда из посеревших бетонных плит, забор родимой психушки, и ворота, как обычно, распахнуты настежь, ибо запирать их ни к чему, здесь хватает наглухо запертых дверей. Заходи, кто хочешь, вот только мало кто хочет, сюда забредают по вовсе уж неотложной надобности, а как иначе…

И психушка была — стопроцентное прошлое. За последние семнадцать лет здесь не прибавилось ровным счетом ничего нового, ни снаружи, ни внутри. Он поднялся по знакомой лестнице — хоть с закрытыми глазами шагал, — отпер дверь служебным ключом, похожим как две капли воды на тот, что используют в вагонах проводники. И запашок прежний, и контингент…

Любые реформы, даже самые лихие, любые пертурбации практически не влияют на психические болезни и врачевание оных. Честное слово, все так и обстоит. Конечно, меняются персоналии — ну, скажем, почти не осталось Лениных и Брежневых, зато прибавилось генералов и маршалов и, что предсказуемо, Ельцин завелся. Главное, не изменилась суть. Механизм маний и навязчивых состояний. Какой-нибудь дореволюционный Рябушинский или Ротшильд, Брежнев советских времен и нынешний Гайдар — горошины из одного стручка. Новую болезнь в психиатрии открыть невозможно, это вам не элементарная частица и не квазар на краю Галактики. Самое большее, на что может рассчитывать честолюбец, — открыть синдром. Как было в восемьдесят четвертом с Ротенбергом и Альтовым, научно доказавшими, что Мартина Идена сгубили не бессердечные буржуазные уклады, а чисто медицинская заморочка под названием “депрессия достижения”. Научный мир сдержанно похлопал и в благодарность нарек означенную депрессию, как легко догадаться, синдромом Ротенберга-Альтова. Да что там, даже Кандинский и Клерамбо, титаны и зубры, ничего выше синдрома так и не удостоились в плане увековечения…

Механизмы остались прежними. Вот он, в уголочке примостился — господин Чубайс, свято верящий, что он взаправдашний, хоть никакой он не рыжий, а лысо-брюнетистый. С такими маниями бывают и буйными, но местный Чубайс — тихий. Санитары ему раздобыли списанный выключатель, вот Чубайс им и щелкает пару раз в час с умиротворенной улыбкой — то министерство по налогам и сборам отключит, то Камчатку, то еще чего-нибудь. Милейший человек, никакого от него беспокойства, сплошная экономия аминазина и растяжек. Ну да, интеллигент, конечно. Кандидат наук. Перестройка — недоумение — нищета… И получился Чубайс. Главное, не подпускать к нему Сталина. Сталин как раз в противоречие своему историческому прототипу буйный и каждый раз норовит Чубайсу надавать подзатыльников, что, в общем, логично, если между нами…

И все было как встарь — по длинному коридору кружили нескончаемо “фланеры”, взад-вперед, взад-вперед, часами. Пока доктор Терехов добрался до своего кабинетика, выслушал не менее десятка просьб выписать немедленно, но и к этому он ухитрился притерпеться за долгие годы, так что пропускал мимо ушей нытье, мольбы и заверения в полнейшем своем выздоровлении, наступившем этой самой ночью. Какое там выздоровление, ага…

Иногда ему приходило в голову, что он и его коллеги, леча, творят ужасающее зло. Потому что лишают пациента счастья. Вот, скажем, был у нас Тамерлан. И вовсе даже не буйный — всего-то навсего, взяв за локоток любого, отличавшегося монголоидными чертами лица, предлагал вступить в его железное войско, которое вскоре двинется на Москву. И сговорчиво удалялся, когда ему отказывали.