Мой желанный убийца   ::   Рогожин Михаил

Мчишься в трясущейся гремящей коляске, взлетаешь, падаешь, кричишь. Жуткий восторг. Знаешь, что страшно, но не опасно. Где-то в глубине души, конечно, екает: вдруг именно твоя коляска возьмет и оторвется от рельса? Ведь бывают же случаи. Сразу возникает тошнота и невыносимо хочется писать. Жизнь с Наташкой — та же езда. Ночью сорвалась ее коляска. А я продолжаю катиться и кричать. Тихо. Тише шепота. Какой разгром в квартире. Наташка никогда не убиралась. Приходилось мне. Даже не представляю, как она жила до меня? Поэтому и пригрела возле себя. Хотя нет. Она же ни разу не сказала: «Убери, вынеси, помой, постирай». Правда, стирала она сама. Полдня проводила в ванной. Она любила свое тело и надевала только чистые вещи. Быстро я свыклась с мыслью, что Наташка мертвая. Уже не плачу. В холодильнике полбутылки «Амаретто». Почему все девицы любят «Амаретто»? Из-за понта? Лучше конфеты. Пить мелкими глотками — нудота. Наташка лежала совершенно голая. Опер долго рассматривал ее тело. Она любила, когда мужчины смотрели на нее. Сначала меня это смущало. Она смеялась и заставляла раздеваться первой. Я не в восторге от своего тела. Мне нравятся мои ноги, но они такие худые. Зато стройные.

Вверху слишком широко расходятся. А внизу кожа сухая и блестящая. Могу наклониться и смотреться в них, почти как в зеркало. А вообще кожа белая, гладкая. С ней нет проблем. Много мелких родинок. Даже есть собственный «бермудский треугольник». Одна родинка у пупка, вторая — ближе к талии, а третья в изгибе ноги возле самого интимного места. Упругий, подобранный живот.

Плечи острые, Даже косточки по бокам выступают. И немного сутулюсь. Потому что вокруг все такие маленькие. Приходится наклоняться. А говорят, ходить нужно, глядя на кроны деревьев. Попка меня совсем не устраивает. Кажется, ее вообще нет. Зато спина — самое эротичное место. Особое поле моих ощущений. Хорошо, когда ласкают или делают массаж. Такого блаженства больше нигде не испытываю.

Иногда люблю сама водить по внутренней стороне ноги. От коленки и выше.

Особенно, когда читаю или смотрю телевизор, забравшись в кресло. Еще будто невзначай прикасаюсь к груди. Ее как таковой нет, ровно-ровно, и сразу соски — большие, розовые, мгновенно возбуждающиеся. Провела , рукой — и торчат. Если бы грудь была большая, я носила бы платья с глубоким декольте. Атак… перебиваюсь майками. Пусть лучше смотрят на мое милое без всякого макияжа лицо. Главное в нем — улыбка. Я улыбаюсь сразу тридцатью зубами. Два отсутствуют. Но это незаметно. Белое, без единого прыщика лицо в обрамлении моих прекрасных волос.

Я никогда их не красила. Они густые, мягкие и немного разного цвета. Светлые и темно-русые.

Отражают мой полосатый характер. Иногда хочется уткнуться в свои волосы лицом и тереться об их шелковистые струи. Зароюсь в волосы и длинными музыкальными пальцами перебираю их, как бахрому. Со стороны ладоней на запястьях кожа тонкая и хорошо видны вены вперемежку с сосудиками. Напоминают загадочные иероглифы. Часто пытаюсь прочесть по ним знаки судьбы. Пока не получается. Какая ерунда это «Амаретто». Лучше немного прибраться. По всей комнате валяются Наташкины трусики и колготки. Бросает где ни попадя. У нее такая привычка была. Когда приходил момент, она демонстративно и как бы невзначай снимала трусики и кидала их в сторону. В такие минуты умора была наблюдать за мужиками. Наташка продолжала говорить, а они старались делать вид, что ничего не произошло. Хотя набычивались. Даже те, которые уже знали, все равно не решались тут же задирать ей юбку. Жест был уж больно царственный.

После каждой постели она шла в ванную и возвращалась снова полностью одетая.

Утром по валяющимся трусикам можно было сосчитать мужиков. Сейчас валяется пять. Нет. Одни мои.