Снежная королева   ::   Виндж Джоан

Неужели мы все-таки доплыли? Неужели нас изберут? — Спаркс достал из висевшего у него на поясе мягкого футляра флейту, сделанную из раковины, и заиграл что-то веселое. Головы меров начали покачиваться в такт музыке, они издавали жутковатые посвисты и крики, звучавшие как некий контрапункт. Согласно старым легендам, мерам суждено было вечно оплакивать неведомую тяжкую утрату и совершенную по отношению к ним жестокую несправедливость, однако ни в одной из сказок толком не говорилось, в чем именно заключалось их тяжкое горе.

Мун слушала, но отчего-то пение меров вовсе не казалось ей печальным. И все равно волнение вдруг так сдавило ей горло, что она не могла вымолвить ни слова: перед ее мысленным взором возникал сейчас совсем иной берег, где они, тогда совсем еще дети, обрели свою вечную мечту, подобрали ее, точно раковину, выброшенную на песок. И эти воспоминания захватили ее целиком...

* * *



Мун и Спаркс бежали босиком по узкой полоске берега между грубыми изгородями и узкими языками неглубоких заливчиков, таща на плечах сеть, свисавшую, словно гамак. Их крепкие, с загрубелыми подошвами ноги шлепали прямо по острым камешкам, по мелкой ледяной воде, по каменистым тропкам между домами. Рыбья мелочь, обычно флегматично-неподвижная, сливавшаяся с камнями, поднималась к поверхности, удивленно глядя на них. Животы у детей бурчали от голода; они уже переделали все свои дела, так что сеть их была пуста — морские водоросли разложены в сарае на просушку.

— Скорей, Спарки! — Мун шла, как всегда, первой и, точно улов, тянула за собой своего двоюродного братишку, отбрасывая с лица светлые, почти белые пряди волос и глядя на дальний конец глубокого канала, вдававшегося далеко в берег и начинавшегося сразу за изгородями, на которых сушились сети и вялилась рыба. Там, вдали, уже показались верхушки двойных парусов — то приближались суденышки рыбаков. — Ой, ну так мы конечно опоздаем! — Она еще сильнее потянула за свой конец сети, начиная сердиться.

— Я и так уже устал, Мун. И что ты все время меня подгоняешь — моя-то мама, небось, домой не вернется! — Спаркс все же, собрав оставшиеся силенки, прибавил ходу и догнал ее; она почувствовала у себя на шее его горячее дыхание. — Как ты думаешь, медовую коврижку бабушка испечет?

— Ну конечно! — Мун споткнулась и чуть не упала. — Я видела, как она квашню доставала.

И они, словно пританцовывая на камнях, побежали дальше к сверкающему под полуденным солнцем заливу. Мун живо представила себе смуглое улыбающееся лицо матери — такой она видела ее в последний раз, три месяца назад: толстые, цвета сухого песка косы туго уложены вокруг головы и тщательно прикрыты темной вязаной шапкой; толстый свитер с высоким воротом, непромокаемые тяжелые сапоги и заправленные в них штаны — в таком наряде она почти ничем не отличалась от остальных рыбаков. Она в последний раз обняла и поцеловала детей, а лодка-катамаран покачивалась рядом, носом по ветру, дувшему с востока.

А сегодня мать возвращалась. Позже в деревенском зале все соберутся на праздник, будут танцевать и веселиться, а потом, уже глубоким вечером, Мун свернется у матери на коленях (хоть и стала слишком большой для таких нежностей), та крепко обнимет ее своими загрубелыми руками, и Мун сквозь слипающиеся ресницы будет следить за Спарксом — не уснет ли тот первым на коленях у бабушки. В очаге будут мирно потрескивать поленья, будет что-то шептать пламя, а волосы матери всегда пахнут морем... и бабушка станет монотонно молиться Хозяйке, благодаря ее за то, что дочь благополучно вернулась домой...

Мун спрыгнула с каменной ограды на мягкий, золотисто-коричневый песок пляжа. Спаркс последовал за нею, тени их сплелись на песке в сверкающем свете полуденного солнца.