Сон в пламени   ::   Кэрролл Джонатан

Пока я писал свой сценарий, она открыла для себя объединение «Венские мастерские», после чего с энтузиазмом записалась на курс венской архитектуры и дизайна в университете.

Месяц, за ним второй, пришли и ушли. Как только мы принимались обсуждать отъезд из Европы и возвращение в Соединенные Штаты, наши лица искривляла тоскливая мина, и мы либо улыбались, либо пожимали плечами: оба явно не готовы к отъезду, так зачем заводить этот разговор?

Однажды позвонил приятель Николаса и робко спросил, не заинтересует ли меня участие в телевизионном рекламном ролике. После съемки они наложат на мой голос немецкий, так что мне остается лишь убедительно улыбаться и декламировать, как я обожаю кормить моего бульдога «Фроликом».

Все получилось прекрасно, и к тому же я пообщался с кучей народа. Несколько дней спустя один из этих людей позвонил и спросил, не хочу ли я еще подхалтурить.

В течение следующих двух лет я позировал для журналов и телевизионной рекламы, и это давало нам возможность оставаться в Вене. К тому времени мы оба завели знакомства по всему городу. Викторию взял на работу один профессор из Школы прикладных искусств. Вдобавок к позированию я выполнял всевозможные случайные работы, в том числе писал для Николаса сценарии. С тех пор как мы впервые встретились, Николас приобрел репутацию крепкого, способного режиссера, делающего; весьма неплохие интеллектуальные фильмы за весьма скромные деньги. Наш детектив оказался его единственной заявкой на большой коммерческий успех, но успех был так себе. Николас непрерывно работал, но вечно не в том масштабе, которого желал.

Между делом он женился на женщине, которая проектировала мебель, и у нее была такая длинная и внушительная фамилия, что даже она не могла вложить в нее все свои деньги. К несчастью, Ева Сильвиан невзлюбила Викторию Истерлинг (и пользовалась взаимностью), так что по большей части мы выбирались куда-нибудь только вдвоем с Николасом.

Он знал столько самых разных людей – оперных певиц, политиков-неонацистов, одного черного американца, владевшего единственным мексиканским рестораном во всей Австрии, – и всегда стремился познакомить тебя с ними, подарить их тебе. А тебя – им. Некоторые из этих людей становились друзьями, другие просто заполняли вечера забавным трепом или напыщенной болтовней.

Сначала Виктория хотела знать все подробности об этих сборищах, но с течением времени стала интересоваться только знаменитостями или самыми сочными кусочками.

Мы, Виктория и я, так много делали вместе. Это занимало три четверти нашего времени. Но с самого начала я и моя жена прокладывали курсы на раздельных, хотя и смежных, картах. Не это ли привело к гибели наш брак? Нет, я так не думаю. От этого время, проведенное вместе, становилось только богаче и драгоценнее. Когда мы встречались вечером, нам было что рассказать друг другу.

Но посреди одной из тех смертельно гнетущих склок, какие бывают под занавес долгих и успешных отношений, Виктория обвинила нас обоих в том, что мы давали друг другу слишком много свободы, слишком отпускали цепь, слишком много времени проводили порознь. Я ответил, что это неправда. Мы виноваты в том, что слишком разленились и перестали проверять то, что нужно проверять и перепроверять все время; мы слишком быстро привыкли, увидев стрелки приборов, регистрирующих работу сердец, за красной чертой. Я тоже не подарок. Жизнь и вообще-то – как тонкая настройка. Брак – вдвойне.

В жизни что-то идет не так, когда возникает ирония. Или все наоборот? Ирония в моей жизни возникла вместе с моей первой любовницей, подругой Виктории по университету, которая однажды вечером зашла к нам обсудить их совместный проект о Йозефе Гофмане.

Первый любовник Виктории? Естественно, актер, с которым ее познакомил я, у него было много мебели работы Йозефа Гофмана.