Совсем другая сторона   ::   Галина Мария

Казалось, я притерпелась к этой невероятной ситуации — теперь меня в основном беспокоили всякие неприятные мелочи — собственно, то, что и составляет жизнь — что одежда отсырела, что все мышцы после верховой езды с непривычки сводило судорогой, что хорошо бы поесть и выпить чего-нибудь горячего. Я уже понимала, что раз они тут не читают, не пишут, то и живут в дикости — каких-нибудь землянках? Где нужно таскать воду из колодца и бегать на двор? У нас таких мест тоже хватало — ничего хорошего нет в этой близости к природе, ей-Богу.

Кусты затрещали. Я уже напряглась, готовясь в случае чего отскочить в сторону, но это вернулся Хаарт. Через плечо у него была перекинута холщовая торба — что-то в ней было.

— А костер ты не додумалась разжечь. — сказал он недовольно.

Я виновато промолчала. Чувствовала я себя на редкость бесполезным созданием, ну, да это дело обычное.

Он бросил мешок на землю и занялся костром. Минут через пять огонь у него уже разгорелся — интересно, сколько мне бы понадобилось на это времени? Он вытащил из мешка флягу — по-моему, это была обычная армейская фляга, укрепил котелок над огнем и налил в него воды. Потом высыпал из мешка на землю корни, по-моему.

Я на всякий случай спросила:

— Что это?

— Наш завтрак, — сказал он.

И закопал этот самый завтрак в раскаленные угли.

— К вечеру мы будем дома, — сказал он, — если не будем останавливаться по дороге. Так что ешь как следует.

Я не представляла себе, как опять сяду на лошадь — у меня болела спина и ноги. Но на меня напал какой-то тоскливый страх, я боялась сказать хоть что-то.

Поэтому, я молча поела эти штуки, которые он веткой выскреб из огня; выпила горячий чай — на этот раз это оказался нормальный чай, он его высыпал в котелок из жестяной банки — и почувствовала себя лучше. Корни были по вкусу и похожи на печеные корни — ничего особенного. Потом он загасил костер, собрал свое хозяйство и сказал:

— Поехали.

Я оседлала лошадь, опять же, молча. Так мы и двинулись дальше в полном молчании.

Сведенные судорогой мышцы спустя какое-то время перестали болеть — я их просто не чувствовала. Руки занемели — я механически балансировала на лошади, поднимаясь и опускаясь в такт повторяющимся толчкам. Когда Хаарт переводил свою лошадь в шаг, я просто повисала в седле — не было сил разговаривать, смотреть по сторонам. Поэтому, я не сразу заметила, что мы уже выехали из леса.

Он не поредел — расступился как-то сразу и мы оказались на равнине. Бесконечная равнина — как до того бесконечный лес — зеленая, гладкая. Всюду, куда доставал глаз, расстилалась плоская изумрудная скатерть. Трава заглушала стук копыт — казалось, мы передвигаемся в каком-то странном сне. Я видела перед собой спину Хаарта — он не проявлял никаких признаков усталости — а ведь он-то ехал без седла. Самя я давно уже держалась на чистом автоматизме — я перестала соображать, я принимала этот мир таким, каким он казался — бесконечное зеленое море, ни одного человека поблизости, ни строения, ни даже дерева — трава и трава, и низкое бессолнечное серое небо.

Хаарт пару раз обернулся, поглядел на меня, но ничего не сказал. Лошади какое-то время шли шагом, потом он поднял свою в галоп — стало еще хуже, потому что трава подо мной слилась в сплошной ровный убаюкивающий поток, я ныряла в этих волнах не чувствуя своего тела, ни страха, ни удивления — ничего. Я все ждала, когда же это кончится, но равнина не имела предела, горизонт все время отодвигался, пряжка подпруги натерла мне ногу — единственное разнообразие в этом монотонном движении — впрочем, разнообразие не слишком приятное. Наконец, лошади пошли шагом и я поняла, что мы поднимаемся в гору.