Наемный убийца   ::   Грин Грэм

Автобус поднимался на холм мимо ларьков, где продавали жареную рыбу с картошкой; мерцали железные жаровни; донесся запах печеных каштанов. Ехать оставалось совсем недолго. Еще две улицы, поворот налево у церкви. Церковь было уже видна, шпиль поднимался над домами словно огромная ледяная сосулька, и, чем ближе к дому, тем хуже становилось на душе; чем ближе к дому, тем веселее она болтала. Она старалась не думать о том, что ее ждет: о рваных обоях и мрачной лестнице наверх, о холодном ужине с хозяйкой, миссис Брюэр, и о завтрашнем походе к театральному агенту, и о новой работе, может быть, далеко от Лондона, далеко от Джимми.

Матер тяжело выдавил:

— Я, наверное, не так много для тебя значу, как ты для меня. Ведь я не увижу тебя целые сутки.

— И даже еще дольше, если я получу работу.

— А тебе все равно. Тебе просто все равно.

Она вдруг сжала его руку:

— Смотри. Смотри! Видел плакат? — Но плакат скрылся из виду прежде, чем он рассмотрел его сквозь запотевшее стекло. Мобилизация в Европе. Словно тяжкий груз лег на сердце.

— Что там было?

— Да все то же убийство.

— Ты только и думаешь что об этом убийстве. Уже целую неделю. Какое нам до этого дело?

— Никакого, не правда ли?

— Если бы это случилось у нас, мы бы давно убийцу поймали.

— Интересно, зачем он это сделал?

— Политические мотивы. Патриотизм.

— Ну вот, приехали. Можно и выходить. Ну не смотри такими несчастными глазами. Кажется, ты говорил, что это счастье.

— Так оно и было пять минут назад.

— Ну что ж, — легко сказала она, пряча тоску, — мы живем в быстроменяющемся мире.

Они поцеловались под фонарем; ей пришлось привстать на цыпочки, чтобы дотянуться; он действовал на нее успокаивающе; он был похож на огромного доброго пса, даже когда сердился по-глупому. Только ведь любимого пса не отсылают прочь в промозглую тьму.

— Энн, — произнес он, — мы ведь поженимся, правда? Сразу после Рождества.

— У нас нет ни гроша за душой, — сказала Энн. — Ты же знаешь. Ни гроша… Джимми.

— Я получу повышение.

— Ты опоздаешь на дежурство.

— Черт возьми, просто тебе все равно.

Она насмешливо протянула:

— Абсолютно все равно… дорогой.

И пошла прочь, к дому № 54, молясь в душе: пусть я получу хоть какие-то деньги, только скорей, скорей, и пусть это не кончается, пусть на этот раз не кончается — у нее уже не осталось веры в себя.

Какой-то человек шел по улице ей навстречу; он, казалось, совсем застыл от холода в своем черном пальто, а может — от какого-то страшного напряжения. И у него была заячья губа. Бедняга, подумала Энн и тотчас забыла о нем. Открыла дверь дома № 54, поднялась по мрачной лестнице в свою комнату на верхнем этаже (ковровая дорожка кончалась на первом) и поставила пластинку, всем существом впитывая тягучую, сонную мелодию и бессмысленные, глупые слова:

Для тебя это — просто Кью, Для меня это — рай земной!

Здесь я встретил любовь свою:

Ты впервые была со мной.

Вот и эти цветы, Для тебя — лишь цветы, Мне же — отблеск твоей красоты.

Человек с заячьей губой снова шел по улице, теперь уже назад; быстрая ходьба помогала ему согреться; словно Кай в «Снежной королеве», он нес ледяной холод в себе. Белые снежные хлопья все падали, таяли на тротуаре, превращаясь в грязную слякоть; из окна на четвертом этаже падали, струились слова песни, шипела тупая игла.

Говорят, это просто подснежник Из Гренландии кто-то привез.

Для меня он — прохлада и нежность Твоих рук, твоих губ, твоих кос.

Человек задержался лишь на долю секунды; пошел дальше по улице быстрым шагом; ледяной осколок в сердце не причинял ему боли, во всяком случае, боли он не чувствовал.

3



В Корнер Хаус Ворон сел за свободный столик у мраморной колонны.