Сын человеческий   ::   Силверберг Роберт

Пролетая над ним, птица осыпает его дюжиной сверкающих зеленых шариков, которые хитроумно окружают его в геометрическом порядке. Поколебавшись, он наклоняется, чтобы потрогать ближайшую горошину. Она шипит, он слышит этот звук, но когда пальцы касаются ее поверхности, он не ощущает ни плотности, ни тепла. Он стряхивает ее с руки. Птица каркает ему:

— Я — Хенмера, — говорит птица.

— Почему ты так враждебно настроена? Чем я тебе навредил?

— Я — не враг. Не беру ответственность. Я тебя не виню.

— Но ты меня бомбишь.

— Это установило отношения, — говорит птица и улетает.

Он наблюдает за ней, пока она не исчезает из виду. Солнце медленно клонится к холмам. Небо кажется теперь скользким, словно лакированным. Язык словно бумажный. Он продолжает свой путь к долине. Он видит, как в лощине бежит ручей; зеленая вода, горящая отраженным солнцем поверхность; вода плещется в берега. Он идет к нему, думая, что прикосновение воды к его коже разбудит его — ибо сейчас он во власти сна — и как-нибудь смоет его новый внешний вид.

У ручья он опускается на колени. Ручей неожиданно глубок. В его бегущей хрустальной глубине он видит рыб, быстро проплывающих, подгоняемых непреодолимым течением. Это стройные создания с большими задумчивыми серыми глазами, глубоко прорезанными зубастыми пастями и лоснящимися плоскими плавниками. Жертвы. Он улыбается им. Осторожно погружает в воду руку до локтя. Прикосновение воды обжигает, словно электрический ток. Он выдергивает руку, хлопает ладонями по лицу и плачет, словно пронзенный безысходной тоской. Он оплакивает человека и все его труды. Перед его мысленным взором возникает картина мира во всей его кричащей сложности: здания и машины, дороги и магазины, лужайки и лужи в маслянистых разводах, скомканная бумага и мигающие знаки. Он видит мужчин и женщин в облегающих одеждах, узкой обуви. Мир потерян, и он оплакивает его. Он слышит рев ракет и скрежет тормозов. Он слышит ритмичную музыку. Он восхищается отблеском солнца в высоких окнах. Печаль охватывает его. Слезы щиплют щеки и сбегают к губам. Неужели исчезло все былое? Исчезли былые семена? Исчезли былые города? Друзья и семья? Напряжение и нагрузка? Церковные колокола, вкус вина на языке, свечи, репа, кошки, кактусы? С легким вздохом он наклоняется к ручью и летит в воду. Его несет по течению.

Несколько минут он не оказывает сопротивления. Затем он быстро вытягивается и хватается за торчащий из воды валун. Уцепившись покрепче, он ползет вниз, пока почти не касается лицом гальки, устилающей дно, и там замирает, привыкая к новому окружению. Дыхания не хватает, он выбирается на поверхность и карабкается на берег. Какое-то время он лежит вниз лицом. Затем встает и дотрагивается до своего обновленного тела.

Звенящая вода изменила его. Волосы с тела исчезли и кожа теперь гладкая, бледная и новая, словно шкурка детеныша кита. Синяки с левого бедра исчезли. Суставы целы. Он не может найти шрам от аппендицита. Пенис тоже какой-то странный, но после минутного размышления он благоговейно понимает, что сделано обрезание. Он торопливо ищет большим пальцем пупок — тот все еще на месте. Он смеется. Пока он был в воде, наступила ночь. Догорают последние лучи солнца, и тьма неотвратимо окутывает небо. Луны нет. Звезды выскакивают с хрустальным звоном, напевая: я — голубая, я — красная, я — золотая, я — белая. Где Орион? Где Ковш? Где Козерог?

Кусты в долине матово блестят, как грубо обработанная кожа. Почва на поверхности шевелится, дрожит и трескается, из тысяч крошечных кратеров выскакивают крадущиеся в ночи существа — длинные, влажные и серебристые. Они появляются из своих укромных норок и не торопясь скользят к лугу. При его приближении они расступаются, оставляя ему словно островок в середине своей светящейся толпы.