Небо падает   ::   Мерфи Уоррен

Я обнаружил, что животные умирали в страшных мучениях, будто поджаренные в собственной шкуре. Обнаружил, что люди, обслуживавшие ракеты, внезапно заболели. Теперь они замечают, что и у них кожа почернела и облупилась. Сломалось все оборудование. Все и сразу. Когда мой начальник отказался об этом докладывать, я нарушил субординацию и, рискуя своим положением, а, возможно, и жизнью, сообщил о своих наблюдениях. Это не просто авария.

Земятин даже не кивнул. Казалось, что он вообще не слушает. Но вопросы, которые он задавал время от времени, указывали на то, что он не упустил ни одной детали.

— Пошли. Надо встретиться с вашим начальником, — наконец сказал он.

Два генерала КГБ помогли ему сесть в ЗИЛ, и все отправились в помещение карцера.

Командир сидел на стуле в камере и, судя по мрачно склоненной голове, размышлял о вероятности провести остаток жизни в сибирских лагерях или оказаться расстрелянным. Когда вошел Земятин, он даже не поднял головы. Но увидев за стариком людей в темно-зеленой форме КГБ, плюхнулся на колени.

— Прошу вас, прошу вас. Я обо всех доложу. Все, что угодно сделаю. Только не расстрел!

— Вы опозорили все ракетные войска, — сказал младший офицер. — Вас давно следовало убрать. — И, повернувшись к Земятину, добавил: — Это дерьмо не достойно защищать нашу Родину.

— Я не виноват! Я не виноват! Я хороший офицер! — рыдал прежний командир.

И еще целый час он говорил полуправду, пытался обелить себя. Все это было так жалко и низко, что даже офицерам КГБ было за него стыдно.

Когда он наконец замолчал, фельдмаршал Земятин ткнул в него пальцем и сказал:

— Он останется командиром.

А потом повернулся к пораженному младшему офицеру.

— А его расстрелять. Немедленно!

— Но командир оказался предателем и трусом, — не выдержал один из генералов, который давно знал Земятина.

— И тебя расстрелять. Сейчас же! — ответил Земятин, глядя на своего давнего соратника. А потом обратился к охране: — Мне что, самому это делать?

В камере загрохотали выстрелы, кровавые ошметки полетели в разные стороны. Когда стрельба затихла, командиру помогли выбраться из камеры. Рубаха его была в крови, а штаны — в собственных экскрементах.

— Ты не только восстановлен в должности, ты повышен в звании, — сказал ему Земятин. — Будешь докладывать обо всем, что происходит на базе, о любых пустяках мне лично. С базы никого не выпускать. Переписку запретить. Я хочу знать обо всем. О каждой мелочи. И хочу, чтобы каждый занимался своим делом, будто ничего не произошло.

— Надо ли заменить электронику, товарищ фельдмаршал?

— Нет. Это укажет на то, что она пришла в негодность. А все работает отлично. Ясно?

— Так точно. Совершенно ясно!

— Продолжайте рапортовать как обычно. Никаких аварий не было.

— А люди? Некоторые умирают. Те, кто был у ракет, уже умерли...

— Сифилис, — сказал Земятин.

На пути в Москву оставшийся в живых генерал осмелился заговорить с Земятиным, когда тот пил чай с простым сухарем.

— Разрешите спросить, почему вы велели расстрелять преданного солдата, а потом заставили стоять и смотреть, как вы прощаете низкого труса?

— Не разрешаю, — ответил Земятин. — Потому что, если я скажу тебе, ты можешь прошептать это во сне. Я должен был расстрелять генерала, потому что он был нерасторопен.

— Знаю.

— Ты должен набрать людей, которые будут принимать сообщения от этого низкого труса. Он будет сообщать мне о каждой букашке, свалившейся с неба. Но ищем мы только одно. Нас интересует кто-то или что-то, интересующийся тем, что произошло на базе. Ни командир, ни его подчиненные не должны об этом знать. Если это случится, немедленно мне сообщить.

Генерал КГБ коротко кивнул. Он тоже умел выживать.