Нефритовые четки   ::   Акунин Борис

Коллежский асессор вздохнул и отвёл глаза в сторону, но там сидела жуткая Эми, так что пришлось перевести взгляд на румяное лицо настоятеля, обмахивавшего блестящую макушку маленьким веером.

– Он говорил, что царевич Сиддхартха Гаутама тоже ушёл от жены и первенца, что алкающий просветления должен отречься от своей семьи, – мужественно продолжила Сатоко свой рассказ. – Но я знаю, что на самом деле он хотел наказать себя за то, что Акико родилась… родилась такой. В юности он перенёс дурную болезнь и считал, что это её последствия. Ах, Фандорин-сан, – она впервые за всё время подняла на вице-консула глаза, – вы давно его не видели. Он очень изменился. Вы бы его не узнали. В нём не осталось почти ничего человеческого.

– Мэйтан очень далеко продвинулся по Восьмиступенной Тропе Просветления, – подхватил настоятель. – Преодолел первую ступень – Правильного Понимания, вторую – Правильного Целеустремления, третью – Правильного речеизъявления, четвёртую – Правильного Поведения, пятую – Правильной Жизни, шестую – Правильного Старания и седьмую – Правильного Умонастроения. Оставалась последняя, восьмая – Правильного Медитирования. Чтобы преодолеть её, Мэйтан выстроил в нашем саду павильон и дни напролёт созерцал Лотос, помещённый в центр Лунного Диска, дабы совместить своё кокоро с кокоро Цветка, ибо лишь в этом случае…

– Я знаю, что такое м-медитация перед изображением Адзи-кан, – перебил Фандорин, боясь, что разговор свернёт в дебри эзотерического буддизма.

Согэн вновь улыбнулся, ласково покивав дипломату головой, и лишь развёл пухлыми ручками. Стоявший у него за спиной послушник вытаращил на вице-консула глаза.

Эраст Петрович скромно потупил взгляд. Он жил в Стране Небесного Корня уже четвёртый год и, в отличие от большинства иностранцев, увлечённо постигал тайны японского мира, в том числе и куда более сокровенные, чем обычное медитирование.

– Прошу вас, Сатоко-сан, продолжайте, – попросил вице-консул.

– Мы жили поврозь. Муж дозволил мне навещать его один раз в неделю. Мы обменивались несколькими словами, потом я готовила ему фуро и подогревала кувшинчик сакэ – это была единственная плотская отрада, которую он позволял себе воскресными вечерами. Пока Мэйтан сидел в бочке с горячей водой, я ждала в саду – супруг не разрешал мне находиться рядом. Потом, ровно час спустя, подавала ему полотенце, выливала воду, и мы расставались до следующего воскресенья…

Сатоко замолчала, низко опустив голову, а Фандорин подумал, что, наверное, лишь японская жена способна на подобное самопожертвование, причём, конечно же, ни разу не пожаловалась, не позволила себе ни единого укоризненного взгляда.

– Так было и в минувшее воскресенье. Я наполнила фуро водой, которую сначала принесла из колодца, а потом подогрела. Помогла Мэйтану сесть, поставила рядом кувшинчик и вышла побродить по саду – там, где хоронят монахов и отшельников. Это совсем близко от места, где похоронили мужа… – Голос вдовы чуть дрогнул, но рассказ не прервался. – В небе светила полная луна, так что было совсем светло. Вдруг у ограды гайдзинского кладбища я увидела высокую фигуру в длинном чёрном одеянии.

– У ограды? – быстро спросил Эраст Петрович. – С этой стороны или с той?

– Сначала мне показалось, что человек стоит с другой, гайдзинской стороны, но потом фигура сделала странное движение, как будто передёрнулась, и сразу оказалась ближе, в монастырском саду. Я увидела, что это бродячий монах комусо – как положено, в рясе, на голове тэнгай.

Так называлась соломенная шляпа особой формы, закрывавшая лицо до самого подбородка, с прорезями для глаз. Фандорин не раз видел на улицах Иокогамы этих безликих странников, собиравших подаяние для своей обители.

– В монахе было что-то необычное, я не сразу поняла, что именно – только когда он приблизился. Во-первых, он был ужасно высокий, даже выше, чем вы.