Негритянский квартал   ::   Сименон Жорж

Дюпюш усаживался на скамью и наблюдал, как играют дети.

Недавно он получил от матери ужасное письмо. Она боялась, что умрет, так и не увидав его, а каждая из теток приписала несколько слов, из которых явствовало, что щадить недостойного сына они не намерены.

В тот вечер Дюпюш сразу угадал: что-то случилось.

Подойдя к дому, он услышал какой-то необычный шум.

Взбежав по лестнице, увидел, что комната до отказа набита темнокожими матронами. Ни одной из них не знал. Мамаша Космо тоже была здесь, она высоко поднимала крохотное темное тельце с тонкими ножками.

Дюпюш взял у нее ребенка.

На столе, рядом с простынями и салфетками, лежали пирожные. Тут же стояла бутылка красного вина и стопочки.

На кровати лежала Вероника. Она настороженно следила за лицом Дюпюша и ждала, что он скажет.

А что он мог сказать? Он был доволен, вот и все. У него на руках лежал отличный малыш с такой же гладкой, как у матери, кожей. Матроны смотрели на него умиленно и почтительно, а Дюпюш не знал, куда положить ребенка. Подумав, он опустил его на кровать рядом с Вероникой.

— Ты доволен, Пюш?

— Еще бы! Конечно.

И, помолчав, он добавил:

— Через неделю мы с тобой поженимся.

Можно было пожениться и раньше, но беременность невесты могла вызвать насмешки. Дюпюш принял это решение еще в больнице, той самой, куда Веронику не пускали. Все следовало делать как положено.

Негритянки восхищенно смотрели на Дюпюша. Мамаша Космо протянула ему стакан вина.

Он глотнул и едва не заплакал. Что-то сжало ему горло. В голове теснилось слишком много мыслей. Он думал о матери, которая умирает, а может быть, уже умерла, окруженная тетками, которые напоминают этих темнокожих матрон. Думал о похоронах; тело понесут по той самой дороге, по которой когда-то несли гроб отца. Дюпюшу было тогда пятнадцать, и он хотел бросить в могилу все цветы. Почему-то он вспомнил, как совсем маленьким увидел каменщиков, возводящих стены дома. Потом еще что-то…

Только о Жермене он не подумал ни разу. Даже не вспомнил о ней. Он не стал читать газет, не стал узнавать, на какое число назначена ее свадьба с Кристианом и когда они уезжают в свадебное путешествие по Европе.

Дюпюш плакал. Сколько он ни старался сдерживать слезы, они прорвались сквозь ресницы. Он не знал, куда девать глаза.

— Пюш! — позвала Вероника.

Он улыбнулся ей. Она не поняла, почему он плачет.

Не из-за ребенка, нет. У него были на то свои причины, и по этим же причинам он был счастлив. Он не смог бы объяснить их никому, разве что г-ну Филиппу.

— Пюш, мама хочет назвать его Наполеоном.

Мама была очень горда своей идеей.

— А почему бы и нет? — прошептал Дюпюш, наливая себе второй стакан красного.

Итак, все обошлось хорошо. Он мог теперь сбегать в погребок. Там, сидя на дощатом ящике, он выпьет свои три-четыре, а может быть, и пять стаканов чичи.

Сегодня особенный, прекрасный день, и его следует отпраздновать в счастливом одиночестве духа, в блаженной усталости натруженного тела.

Жозеф Дюпюш умер от гематурии спустя десять лет.

Он успел осуществить свою мечту: последние годы прожил в хижине у моря, среди буйных трав и отбросов. У него было шестеро детей: трое совсем темные, двое — мулаты, а самый последний — совсем белый, если не считать ноготков с лиловатым оттенком.

Вероника Дюпюш, вся в черном, шла во главе траурной процессии. Рядом с ней была только мать, потому что папа Космо тоже скончался.

Из Панамы на похороны приехали Жермена и Кристиан, они следовали за процессией в такси.

Старший Монти незаметно сунул Веронике конверт с пятьюдесятью долларами.

Пока шла заупокойная служба, Жеф и сутенеры ушли сыграть партию в белот. Запыхавшаяся Лили прибежала в последнюю минуту, к отпущению грехов.