Тринадцать уколов   ::   Тюрин Александр Владимирович

А что приснилась-привиделась чушь про мокруху на даче – разве кому-то от этого стало хуже или грустнее?

Вскоре после несытного, но приятного обеда, раздался стук в дверь. Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в формах или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры стали быстро расползаться по тщедушным комнаткам хрущобы, так что и не уследишь. Наконец, выделился главный из них, маленький белесый живчик.

– Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими как ты делали?

«Лишь бы не контуженный», – взмолился про себя Боря. Его собственный дядька, контуженный на войне, сильно выпроставшись из окна, плевал в праздничные дни на гуляющую внизу публику. Но однажды, увлекшись этим делом, отправился вслед за своим плевком.

– Догадываюсь, товарищ лейтенант. Случайно попадали им пулей в затылок. Умную голову легче подстрелить – она большая.

– В этом твой ум проявляется? – непримиримо проявил себя милиционер, швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.

– Одалживать даже Карл Маркс не запрещал. А если Гасан-Мамедов нарисовал свои денежки каким-нибудь неправильным образом, то это ваши внутренние дела.

Малыш-следователь аж взвился.

– А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не надо. – Ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился «на публику». – Знал ведь гад, что долговая расписка не документ.

«Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у меня прорезались». Боря не обрадовался ни своему экстрасенству, ни безвозвратной ссуде – хотя полжизни мечтал о подобных вещах. Или, возможно, легкая подсознательная радость и проскочила мышкой, но быстро скрылась, сменившись тревогой. Впрочем, сцеволин еще действовал размягчающим образом.

– Есть вещи поважнее денег, сударь, – торжественно заявил Боря и уточнил. – Разве это слова «гада»?.

– Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.

– Нажмите на тормоза. Санкция на арест – где?

– Ты задержан по подозрению в убийстве Альфреда Мамедовича Гасан-Мамедова. Я – следователь Фалалеев.



2

После весьма насыщенной ночи и утомительного дня я покинул мрачную обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал конвейер, допрос за допросом. Я не взбесился, потому лишь, наверное, что доза сцеволина меня еще кое-как утешала.

Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания – если бы со мной поработали «добровольные помощники» следствия из числа сокамерников. Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.

Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение – не стоит разлагать ядовитыми оккультными словами нежный милицейский ум. Алиби, слава Богу, железными оказалось. В то время, когда Гасан-Мамедову раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся дома под балдой. И старушки, высаженные на скамейке у подъезда, стали мне союзницами, подтвердив мою неподвижность. Тоже и сосед по площадке, который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь Илья Фалалеев и мог бы помариновать меня, но от афганских боев у него мозги, как выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими и выставил меня на улицу.

Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои. Счастье или горе? Не в силах ответствовать на сей вопрос, направил стопы к второму своему филантропу – Михаилу Петровичу Сухорукову. В отличие от скороспелки Гасан-Мамедова, этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у других) на высоких, хотя и закулисных постах.