Неоновые джунгли   ::   Макдональд Джон Д.

.

«Наверное, так уж суждено, – невольно думала Бонни, – чтобы меня всегда спасало семейство Варак». Правда, спасать ее они начали слишком поздно, когда все то самое уже отпечаталось на ее лице и в глазах, то, что лейтенант своим опытным взглядом сразу же отметил, презрительно усмехнувшись.

Это неправда, думала она, что падение происходит стремительно – словно брошенный вниз камень или запущенная ракета, у которой вдруг отказал двигатель. Нет, скорее это похоже на замедленную съемку движения отскочившего от стены мячика. Оно начинается довольно банально – с предательства, с разбитого сердца... В те далекие добрые годы Дэйв, ее самый любимый на свете человек, значил для нее так много, что теперь казалось, будто он находится по другую сторону высокой-превысокой стены. Дэйв, с его мягкой ирландской улыбкой, быстрыми, проворными руками и непомерным тщеславием... Дэйв, который не любил, когда ему взъерошивали волосы, когда к нему прикасались, и который в конце концов всего лишился. Потому что боялся слишком большой любви, любви такой огромной, что в самом обладании ею таилась опасность.

Но когда наступил тот страшный день, она отпустила то, за что держалась, и шагнула... в пропасть, на мрачное дно, где царила смерть. Почувствовав ее ледяное дыхание, она, словно мячик, отскочила назад, но снова полетела вниз. И так раз за разом, раз за разом, все чаще прикасаясь к этому чудовищному дну, становившемуся все более близким, знакомым, а значит, и не таким уж страшным, пугающим, грозным. Каждый отскок был все короче и короче, а сопротивление – все меньше и слабее...

Но вот однажды Генри Варак каким-то чудом вдруг искусно смягчил ее падение.

Тогда Бонни была в Сан-Франциско. Все ночи там до странности слились в одну. Она лишь помнила, что где-то было очень шумно, кто-то ее оттолкнул, а она изо всех сил постаралась вцепиться в чье-то лицо, чтобы разорвать его в клочья ногтями. Затем проливной дождь, на короткий миг охладивший ее разум, и она вдруг, сама не зная почему, подумала, что они ведь могут позвонить в полицию и что последние тридцать дней были для нее настоящим кошмаром.

Бонни бежала под дождем, падала и снова, не останавливаясь, бежала... Потом другое место, много света, драка в аллее между какими-то матросами и снова бег. Скорее даже не бег, а хромой, уродливый галоп, поскольку у одной ее туфельки отлетел высокий каблук. Горячая пелена застилала глаза, в ушах горячо шумело... Она бежала вниз по кривой улочке, настолько крутой, что ее швырнуло от стены к стене...

Затем последовал долгий-долгий период, когда все перемешалось, когда не было понятно, где начало, а где конец... Позже Генри сказал ей, что он продолжался одиннадцать дней. Наконец появилось ощущение, будто из темного, бесконечно длинного и запутанного туннеля, до отказа заполненного дикими, сумасшедшими звуками, она вдруг, именно вдруг, стала выходить куда-то в спокойное место... Бонни открыла глаза. Рядом с узеньким окном на приставленном к стене стуле сидел широкоплечий парень, одетый в армейскую форму с сержантскими нашивками на погонах, с аккуратно причесанными светлыми волосами. Вокруг было тихо. За окном висел белесый туман, а за ним слышалось басовитое, размеренное, как метроном, мычание. Будто там застряло какое-то огромное животное... Комната выглядела странно, но Бонни почему-то совершенно не хотелось поворачивать голову, чтобы осмотреться. Она, как ей тогда показалось, всего на секунду опять закрыла глаза, а когда их открыла, то за окном уже было темно и широкоплечего сержанта со светлыми волосами возле него не было. Нахмурившись, Бонни повернула голову туда, откуда исходил тусклый свет, и увидела, что он сидит у настольной лампы и читает.