Убить миротворца   ::   Володихин Дмитрий Михайлович

Если будет что-нибудь срочное, или, спаси Господи, угрожающее, он узнает об этом моментально… Потом он отправился в машинное отделение.

Накопители, в сущности, глубокая периферия. Все, на что они годны — собирать даровую энергию для освещения нескольких отсеков. А даровая она потому, что просачивается неведомым для науки способом через все мыслимые и немыслимые экраны от работающей ходовой части; более того, собрать рассеянную энергию подобного рода теоретически просто невозможно. Физика в лучшем случае способна описать это явление, но отнюдь не понять его. С другой стороны, есть в подобной расстановке акцентов нечто исконно флотское: конструкторы собрали и запустил в серию устройства, принципа действия которых напрочь не понимают, а корабельные иженеры ремонтируют их, и порой небезуспешно, хотя в большинстве случаев не знают даже, из чего они сделаны… Работает? И ладно. Техники сделали несколько ценных наблюдений: если накопитель нагревается и вибрирует, его надо менять. Не заменишь — спечется. Зато когда он испускает холодный пар — все нормально, очень качественный попался накопитель, прослужит долго. Да Сильва рассказал Сомову одну инженерскую байку. Знакомится как-то корабельный инженер с конструктором накопителей. Совершенно случайно, кстати. Ну и спрашивает у конструктора: мол, когда вибрирует, сколько еще может продержаться — по вашей конструкторской задумке? Тот с ужасом переспрашивает: «А что, он вибрирует?» — «Ну да. Все они вибрируют, когда старые». — «Молодой человек! Накопитель не может быть старым, он почти что вечен». — «Как же так? И что, греться он тоже не может, и пар не испускает, и не искрит, и запах свежего сена от него не идет первые двое суток работы?» — «Свежего сена?» — переспросил бедный конструктор и упал в обморок…

Вот он, узел накопителей. Сомов считал показания датчиков. Та-ак. Барахлит все там же, все так же, все с теми же симптомами, только неизвестно что. Беда в том, что накопитель не только собирает рассеянную энергию, он, сволочь, ее тоже рассеивает…

Капитан-лейтенант машинально похлопал себя по карману.

— Сигаретки потерял, амиго?

За спиной у него стоял Хосе, довольная рожа.

— Хочешь, зажигалочкой поделюсь?

Издевается. В училище Сомов мучительно бросал курить, и с третьего раза все-таки бросил. Чистился какой-то химией, ходил к гипнологу, истязал свой рот кислыми леденцами, словом, заплатил полную цену. Потому что на боевые корабли курящих не берут. Там и без того воздух… как бы это получше выразиться? — не лесной. Но привычки старого, насквозь протабаченного курильщика остались…

— А-а, к нам пожаловал сеньор сапожный вор! Обувкой моей интересуешься?

Хосе оценивающе прищурился на сомовские полусапоги. Так, наверное, кот-мышелов прикидывает, заметив очередную жертву: стоит ли поработать когтями, или, может быть, не марать лапы о такой лядащий образец?

— Такие есть уже у меня, амиго. И вообще, очередь твоя сегодня будет. Или ты что-нибудь имеешь против эспаньол?

— Ладно, пусть будет эспаньол.

Второй государственный язык Терры (первым было женевское эсперанто) давался комендору с трудом. Сомов — другое дело. В испанском он был как рыба в воде. Но этот язык Виктор тайно недолюбливал за какую-то нарочитую торжественность. Поэтому разговаривали они с Лопесом чересполосно: то по-русски, то по-испански.

— Когда-нибудь вся эта драка закончится, Витя. И мы как следует отдохнем. За все рейды, за все вахты, за все дежурства.

— Ты про что, друг? Про Аравийскую лигу? Да в ней ли дело?

— Я понимаю, понимаю… Что ты про меня думаешь? Конечно, я понимаю. Лига — шуточки, прелюдия. С Женевской федерацией драки не миновать.

Сомов промолчал. Терра-2, его родина, двадцать лет жила ожиданием этой войны. Еще в школе мальчики и девочки заражались ее дыханием.