Банда   ::   Пронин Виктор

Все их существо требует возмездия за многолетние обиды, которые, конечно же, люди наносили сознательно и зловредно, они жаждут немедленного самоутверждения, их гордость, столь долго попираемая, вдруг извергается бешено, неуправляемо, приобретая формы дикие, а то и безумные. Но до этого предела Николай Пахомов, кажется, еще не дошел.

А Лариса была женщиной, которых принято называть красивыми. Наверно, они и в самом деле красивы, такие женщины — мягкие, спокойные, податливые, часто полноватые. Гладкие переливчатые волосы они нередко зачесывают назад так, чтобы открывался чистый высокий лоб. У них узкие, круто изогнутые брови, впрочем, женщины эти сами делают их такими, чувствуя, что именно брови “в ниточку” требуются для полной завершенности облика. А вот губы у них чаще бывают тонкими. Это неприятно, досадно, и они исправляют оплошность природы с помощью яркой помады, пририсовывая недостающую полноту.

У таких женщин ясный взгляд человека, который кое-что знает о вас, о тайных ваших желаниях, а то и грехах, более того, готов пойти навстречу в исполнении и желаний, и грехов. Поэтому ясность взгляда не должна вводить в заблуждение. Такие женщины пойдут на многое, на что угодно могут пойти, и взгляд их останется таким же чистым и незамутненным. Возможно, за этим стоит сила характера, уверенность в каком-то своем превосходстве, во всяком случае ближние охотно подчиняются им, понимая, что подчинение обещает обернуться какой-никакой выгодой, удачей. Но это ошибка. Если кого и ждет счастье, то настолько горькое, вымученное и издерганное, что его и счастьем-то назвать трудно. Так, маята сердечная и мука душевная. Впрочем, многие именно к этому и стремятся, именно это и называют счастьем, и, кто знает, может быть, они правы. Нельзя твердо сказать, что Лариса была именно из этих женщин, но внешне очень на них походила.

Войдя в комнату и увидев, что Николай сквозь щелочку в шторах смотрит в темноту ночи, она усмехнулась, передернула плечами, словно в этом его занятии увидела личное оскорбление.

— Знаешь, Коля, — сказала она с нервной улыбкой, — перестал бы ты метаться от окон к дверям, от дверей к унитазу... Смешно все это и глупо. Глупо и смешно.

— Может быть.

— Я уже говорила — здесь с тобой ничего не случится.

— Ты уверена?

— Да, Коля. Уверена.

— Тоща ты, очевидно, знаешь, где со мной может кое-что случиться, где со мной может кое-что произойти?

— Нет, этого я не знаю. Если бы знала — сказала. Можешь не сомневаться.

— Но случиться что-то может? — продолжал допытываться Николай, зная и следующие свои вопросы и ее ответы, потому что такие разговоры происходили каждый вечер.

— Конечно, — ответила Лариса, тяжело вздохнув. — Но ты же сам этого хотел. Признай, наконец, что все происходящее создано твоими неустанными усилиями. Как говорят, за что боролись, на то и напоролись.

— Я добивался другого.

— Чего же ты добивался, Коля? Чего ты хочешь?

— Хочу, чтобы у нас с тобой все было нормально. Это что, слишком много?

— Да как тебе сказать... Скучно все это. У нас с тобой все прекрасно, и эти бесконечные...

— Дело в том, Лариса, что у тебя все прекрасно не только со мной.

— О, Боже, — проговорила Лариса и вышла из комнаты. Пахомов слышал, как она возилась на кухне, собирая ужин, как выпала из ее рук и со звоном разбилась тарелка, как текла вода из крана. Он поднялся, выключил свет и, подойдя к окну, долго всматривался, пытаясь что-то рассмотреть среди зарослей кустов во дворе. Из их квартиры на первом этаже хорошо была видна освещенная фонарями дорожка, лужи на асфальте, изредка мелькающие прохожие под зонтиками. Ничего подозрительного, настораживающего Николай не увидел, но это его не успокоило. Так и не включив свет, он сел за стол.