Ужасающая красота   ::   Желязны Роджер

Он ухмыльнулся нашему отражению и вернулся в гостиную.

- Кто ты такой? Психоз? Диббук?

- Нет-нет, ничего подобного. Я просто один из публики.

- Что-то не помню, чтобы я тебе продал билет.

- Вы меня прямо не приглашали, но я подумал, что вы не будете против, если я буду вести себя тихо...

- Очень благородно с твоей стороны. Он смешал еще один коктейль, потом взглянул на дом через дорогу. Там горели два окна на разных этажах, как перекошенные глаза.

- Могу я спросить - зачем?

- Да, разумеется. Может быть, вы даже сможете мне помочь. Я странствующий эстет. В тех мирах, где я бываю, мне приходится одалживать чужие тела - предпочтительно существ, имеющих похожие интересы.

- Понимаю. Ты взломщик.

- В некотором смысле - да. Но я стараюсь не вредить. Как правило, мой хозяин даже не подозревает о моем присутствии. Но скоро я должен вас покинуть, а последние несколько лет меня волновала одна вещь...

И раз уж вы догадались обо мне и не впали в беспокойство, я бы вас хотел о ней спросить.

- Выкладывай свой вопрос.

В его голосе вдруг прозвучали горечь и глубокая обида. Я сразу же увидел из-за чего.

- Пожалуйста, не думайте, - сказал я ему, - что я влиял на все ваши мысли и поступки, Я только зритель. Моя единственная функция - созерцать красоту.

- Как интересно! - насмешливо скривился он. - И когда же это случится?

- Что?

- То, что вынуждает тебя уйти.

- Ах, это...

Я не знал, что ему рассказать. Как бы там ни было, что он может сделать? Только страдать чуть дольше,

- Ну?

- Просто кончилось мое время.

- Я вижу вспышки, - сказал он. - Дым, песок и шар огня.

Он был очень восприимчив. Я думал, что скрыл эти мысли.

- Видите ли... В час ночи настанет конец мира.

- Приятно знать. Как?

- Есть некоторый слой расщепляющихся материалов, которые собираются взорвать в проекте Эдем. Начнется колоссальная цепная реакция...

- Ты можешь это как-нибудь предотвратить?

- Я не знаю как. Я даже не знаю, чем это можно остановить. Мои знания ограничены искусством и науками о живом. Вот вы сломали ногу прошлой зимой, катаясь на лыжах в Вермонте. Об этом вы даже не узнали. Это я умею.

- И труба вострубит в полночь, - заметил он.

- В час ночи, - поправил я его. - По среднеевропейскому времени.

- Успеем выпить еще один бокал, - сказал он, глядя на часы. - Только пробило двенадцать.

Мой вопрос... Я прочистил воображаемое горло.

- Ах да. Так что ты хотел бы знать?

- Вторую часть отклика на трагедию. Я столько раз видел, как вы через нее проходите, но почувствовать не могу. Я воспринимаю ужас - но жалость от меня ускользает.

- Испугаться может каждый, - сказал он, - это легко. Но проникнуть в душу человека, слиться с ним - не так, как ты это делаешь, а почувствовать все, что чувствует он перед последним, уничтожающим ударом, - так, чтобы ощутить себя уничтоженным вместе с ним, и когда ты ничего не можешь сделать, а хочешь, чтобы смог, - вот это и есть жалость.

- Вот как? И ощущать при этом страх?

- И ощущать страх. И вместе они составляют великий катарсис истинной трагедии. Он икнул.

- А сам персонаж трагедии, за которого вы все это переживаете? Он ведь должен быть велик и благороден?

- Верно, - он кивнул, как будто я сидел по другую сторону стола. - Ив последний момент, перед самой победой неизменного закона джунглей, он должен прямо взглянуть в безликую маску Бога и вознестись на этот краткий миг над жалким голосом своей природы и потоком событий.

Мы оба посмотрели на часы.

- Когда ты уйдешь?

- Минут через пятнадцать.

- Отлично, у тебя есть время послушать запись, пока я оденусь.

Он включил проигрыватель и выбрал пластинку. Я неловко поежился,

- Если она не слишком длинная... Он оглядывал свой пиджак.

- Пять минут восемь секунд. Я всегда считал, что эта музыка написана для последнего часа Земли.