В саду   ::   Берендеев Кирилл

---------------------------------------------

Берендеев Кирилл

В саду



Берендеев Кирилл

В саду

Тишина мертвая. Только слышно, как лениво жужжат, перебираясь с цветка на цветок, неугомонные пушистые шершни да протрещит кое-где цикада и тут же смолкнет. Птицы безмолвствуют, для них наступила сиеста, лишь по утрам и вечерам раздается беспокойный многоголосый гомон. С рассвета, будто заблудившаяся кошка, будит окрестности иволга, после заката томит душу залетевший на участок соловей. Маленькая серая кроха, сядет на яблоню и самозабвенно, никого не боясь и не стесняясь, выводит сладкозвучные трели. Следом за ним вступает дергач, откуда-то с реки слышны его то резкие, то глухие крики, будто пилят бревно ржавой пилой, туда-сюда, туда-сюда, всю ночь напролет. Когда же он наконец успокаивается, на его место вступает весь птичий хор, начиная с нервной иволги и кончая беспокойной сорокой.

Но солнце медленно поднимается все выше, жарит неумолимо. Тогда замолкают и они, и наступает время сиесты.

Слабый ветерок разгоняет застоявшийся зной, доносит нежный аромат цветущих бархатцев, настурций, георгинов и маков. Огромный, выше человеческого роста куст клематисов весь усеян бледно голубыми цветами, он буквально прогибается под их тяжестью. И нежное дыхание далекого юга приносит ветер, когда плеснет в лицо запах этих цветов.

В этот час мы лежим в гамаке, протянутым между стволами двух старых размашистых антоновок, я и она. На сетку наброшено легкое шерстяное одеяло в пододеяльнике, под ним я обычно сплю, приезжая сюда, на нем мы сейчас и лежим, и ветерок сквозь полудрему ласкает наши обнаженные тела. Каждое прикосновение друг к другу вызывает жар, мы стараемся не двигаться и не говорить.

Мы приехали сюда позавчера днем, тогда еще не было так жарко, а ближе к вечеру даже покапал дождичек. Ныне же зной вновь правит миром, и нам не остается ничего другого, как подчиниться его законам.

В жару при легком ветерке, не освежающем, но успокаивающем, удивительно дремлется. Мы лежим в гамаке, в тени старых дерев довольно прохладно, час обеда уже прошел, но ничего делать не хочется, тем более вставать и возиться у плиты. Это к ней, она сказала, что обедать будет перед отъездом, когда, волей неволей, придется сиесту прекратить. Не хотелось бы, конечно, но надо. Ей, не мне, у нее завтра дела, я же мог бы и продолжать дрему в знойном саду под ленивое жужжание шершней, но, дача, а равно и все права на ней принадлежат не мне.

Она привезла меня сюда отдохнуть от городской суеты, она же меня отсюда и заберет.

Где-то неподалеку от нас пролетел шмель; она сонно шевельнулась, и гамак, растревоженный ее движением, медленно закачался. Я открыл глаза, моему взору предстало ее обнаженное тело, золотистое от загара. Точеные полусферы грудей, на левую как раз падает тонкий лучик света, дрожа и переливаясь, и ослепляя меня, сосок рубиново вспыхивает жаркой девичьей кровью.

Я дотрагиваюсь до соска, под пальцами тотчас же выступает пот, лучик исчезает; она лениво поворачивается, высвобождая каштановый водопад волос из-под плеч. Ее ладонь касается моей щеки.

- Ты ужасно небрит, - замечает она, осторожно приминая щетину, Заметь, порядочные девушки этого не выносят.

Я не отвечаю. Мои слова не имеют значения. Мне и так известны следующие за этой фразы.

Но, кажется, на этот раз она не хочет повторяться. Она просто молчит, глядя сквозь меня хрустальным взором в притихший сад.

- Не знаешь, сколько еще эта жара продлится? - наконец спрашивает она. - На два дня посвежело - и опять.

- Завтра будет то же самое.

- Жаль, - и ее прорывает. - Бедный Павел, какого ему будет в костюме. Да еще в самое пекло. Регистрация назначена ровно на двенадцать.

- Я знаю.

Она поворачивается ко мне всем телом.