Вампир Арман   ::   Райс Энн

У одной стены выстроился ряд сундуков, один сундук был открыт, а нем лежали брошенные ботинки, маленькие коричневые «оксфордские», как из называют, ботинки, с черными шнурками, и теперь моим глазам открылась дыра, ранее находившаяся у меня за спиной, проломленная дыра, из которой вырвали ее одежду. Сваленная прямо там, одежда лежала заплесневелая и мятая.

Меня сковала неподвижность, как будто эта пыль стала тонким льдом, сошедшим с высоких пиков надменных и чудовищно эгоистичных гор, чтобы заморозить все живое, чтобы сомкнуться и навсегда положить конец всему, что умеет дышать, чувствовать, видеть сны или жить. Он заговорил стихами:

– «Не бойся больше солнечной жары, – прошептал он, – Не бойся бурь бушующих зимы. Не бойся…»

Я вздрогнул от удовольствия. Я знал эти строфы. И любил их. Я стал на колени, как перед причастием, и потрогал ее одежду.

– А она была маленькая, не больше пяти, и совсем она здесь не умерла. Никто ее не убивал. Ничего в ней особенного нет.

– Как же ваши слова противоречат мыслям, – сказал он.

– Неверно, я думаю о двух вещах одновременно. Сам факт убийства человека придает ему индивидуальность. Меня убили. Нет-нет, не Мариус, как ты мог бы подумать, другие.

Я знал, что говорю тихо и высокомерно, потому что не собирался устраивать драму.

– Воспоминания окутывают меня, как старые меха. Я поднимаю руку – и ее накрывает рукав воспоминаний. Я оборачиваюсь – и вижу другую эпоху. Но знаешь, что меня пугает больше всего? Что это состояние, как и все прочие мои состояния, в конечном счете ничего не докажет, однако растянется на века.

– Чего вы боитесь на самом деле? Чего вы хотели от Лестата, когда пришли сюда?

– Дэвид, я пришел его увидеть. Я пришел узнать, как у него дела, почему он лежит там и не двигается. Я пришел… – Продолжать я не собирался.

Благодаря глянцевым ногтям его руки казались украшением тела, необычными, ласковыми, миловидными и приятными в прикосновении. Он достал платьице, рваное, серое, усеянное кусочками кружев. Все, что облечено в плоть, может излучать головокружительную красоту, если сосредоточиться надолго, а его красота выставляла себя напоказ без оправданий.

– Просто одежда. – Ситец в цветочек, бархатная тряпка со взбитым рукавом, не больше, чем яблоко – в тот век и днем, и ночью все ходили с обнаженными плечами. – Ее отнюдь не окружало насилие, – сказал он словно бы с сожалением. – Просто бедный ребенок, как вы думаете? Унылый как по натуре, так и по воле обстоятельств.

– Тогда скажи мне, почему их замуровали в стену? Какой грех совершили эти маленькие платья? – Я вздохнул. – Господи Боже, Дэвид Талбот, почему бы нам не оставить девочке немного романтики и славы? Ты меня злишь. Ты говоришь, что можешь видеть призраки. И как, они тебе нравятся? Ты любишь с ними разговаривать. Я мог бы рассказать тебе об одном призраке…

– Когда же вы мне расскажете? Послушайте, разве вы не заметили приманку? – Он встал и правой рукой смахнул пыль с колен. В левой он держал подобранное с пола платье. Меня чем-то раздражало это сочетание – высокое существо с мятым платьем маленькой девочки в руке.

– Знаешь, если подумать, – сказал я, отвернувшись, чтобы не смотреть на платье в его руке, – нет у Бога веской причины для существования маленьких мальчиков и девочек. Подумай о нежном потомстве других млекопитающих. Разве различают пол среди щенков, котят или жеребят? Никто об этом не думает. Полувзрослое хрупкое существо бесполо. Нет зрелища великолепнее, чем маленькая девочка или мальчик. У меня в голове столько мнений. Наверное, она взорвется, если я что-нибудь не сделаю, а ты говоришь – написать для тебя книгу.