Ваше благородие   ::   Чигиринская Ольга Александровна

Он сел рядом с ней, сжал руки между коленями… Сломанную голень, как и тогда, два года назад, туго обтягивал эластичный бинт, косая рана через лоб заклеена пластырем, правый бок рассажен… Гадкий мальчик, опять весь в синяках…

— Когда ты приезжал ко мне в полк, ты прихватил с собой даже зубную щетку. Только презервативы забыл.

— Нет. Не забыл. Не взял.

— И теперь смываешься?

— Да. Я смываюсь, Тэмми. Я больше здесь не могу.

— Так что мне делать? Скажи, что нам делать?

Артем потер пальцами виски.

— Я… не могу приказать тебе сохранить ребенка. Я могу только просить.

Прекрасно, замечательно. Вот вам столетия борьбы женщин за право планировать семью. За что боролись, на то и напоролись. Теперь вся ответственность лежит на нас. Первая расцарапаю морду тому, кто скажет, что сразу после месячных забеременеть нельзя. Очень даже можно…

— Уточни. Я буду растить здесь ребенка, а ты куда-то уедешь?

— Мы поедем вместе…

— Просто замечательно. А как насчет такого варианта: никто никуда не едет?

— Тэм, я не могу.

— Ты точно спятил.

— Да.

— Ты самый настоящий ублюдок.

— Бесспорно.

— Что случилось? Почему ты должен срываться и ехать?

— Не спрашивай.

— Это из-за Шамиля?

— Пожалуйста…

— Несчастный случай…

— …Не спрашивай…

— Или нет?

— Да! Да, не несчастный случай! Его убили, целились в меня, а убили его, случайно, мимоходом, а мне опять повезло, как будто я об этом просил!

— Арт!

Прозвучало резко, как удар бича.

— Смотри, какой ты бардак наделал, — Она слегка пнула ногой коробку. — Сейчас я приготовлю обед и помогу тебе собраться. Ты что, все это возьмешь с собой?

— Нет. Только несколько книг и кассет. Остальное оставлю кому-то. Может, Гие Берлиани.

— Вена… Что ты будешь там делать?

— Собирать зубы дракона…

Тамара покачала головой. Что он принимал — анальгетики или ЛСД?

— Какие анальгетики ты принимаешь?

— Не помню… В кармане пиджака.

Конволюта была нетронутой.

— Они не распечатаны.

— Да… Так лучше. Легче… Если что и занимает все мысли без остатка — так это боль…

— Или ты сейчас выпьешь таблетку, или я заставлю тебя выпить. Благо, смогу с тобой справиться.

— Хорошо… Пожалуйста, сделай чай.

Она пошла на кухню, зажгла газ, включила радио, и пока чайник закипал — быстренько выплакалась. «Об-ла-ди, об-ла-да, жизнь продолжается!» — пел Пол Маккартни, еще не разругавшийся с еще живым Джоном Ленноном.

* * *



«Эшелон уходит ровно в полночь».

На самом деле — не в полночь, а в полдень, и не эшелон, а здоровенный сухогруз «Петрович» уходил курсом на Одессу, неся на борту четыре тысячи советских военнопленных, возвращающихся на Родину согласно договору.

Загудела сирена. Загромыхали по трапу ботинки. Глеб поднялся на борт вместе с остатками своей роты. Нашел тихий уголок на солнце, сел на свернутый канат.

Уже несколько дней покоя ему не давал один неотвязный, призывный ритм. Он превращался в мелодию, она искала себе слов. Глеб начал жить в не очень родном ему, но радостном режиме создания песни. Он полез в карман, достал задрипанную записную книжку и ручку-фломастер, которую увел из Ретрансляционного Центра и которая прокочевала с ним по всем госпиталям. Посмотрел на строфы, записанную вчера ночью, когда в лагере военнопленных заткнулось навязчивое «Радио-Миг»:

Ах, ну почему наши дела так унылы?

Как вольно дышать мы бы с тобою могли!

Но где-то опять некие грозные силы

Бьют по небесам из артиллерий земли…

В небе попрошайничали чайки-нищенки. На корме матюкался белый сержант, командующий погрузкой.

Ах, я бы не ждал, но торопиться не надо.

Что ни говори — неба не ранишь мечом.

Как ни голосит, как ни ревет канонада —

Тут, сколько ни бей, все небесам нипочем.