Вахта Арамиса, или Небесная любовь Памелы Пинкстоун   ::   Ларионова Ольга

В трещинах заалел рассвет. Митька вылез из палатки и подставил голые плечи последним каплям дождя.

Когда он вернулся, Симона сидела, положив подбородок на колени.

- Ракета приземлилась, - сказала она. - А экипажа "Бригантины" на ней нет. Выбросили.

Митька бездумно пожал плечами, - так им и надо. Симона тоже не сомневалась, что это - по заслугам, в конце концов сами знали, на что шли. Не давало покоя другое, и Симона уже крутила фон, выжимая из него все возможное и невозможное.

- Диспетчер... - И снова цифры и буквы, скороговоркой, так что не разобрать. - Диспетчер... Шарль? Дай мне "Арамис". Я должна... Что? Я - это я. Ага. М-м. Давай "Арамис", тебе говорят!

"Арамис" посвистел, погукал и вдруг ответил мужским голосом. Это было так непривычно, что Симона даже головой помотала.

- Аду, - сказала она, - Аду Шлезингер.

Передача вдруг стала на редкость чистой, было даже слышно, как Ада, стуча каблуками, подходит к фону.

- Что с Пашкой? - закричала Симона, не дожидаясь, пока Ада отзовется первой.

- Улетела, - немного помолчав, спокойно проговорила Ада.

- Как?..

- Подвернулся попутный "муравей", и улетела. Она ведь у нас больше не работает.

- Ты с ума сошла! Неужели нельзя было ее задержать до моего возвращения...

- Буду я такую удерживать! - красивым, чуть грассирующим голосом звонко сказала Ада. Симона выключила фон.

- Дура, - негромко проговорила она, - дура, смазливая кукла... Ты не знаешь, Митька, когда над вами пройдет трансокеанский?

- В пять пятьдесят, кажется.

-Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.

И вот Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.

- А это обязательно - улетать сегодня? - неожиданно спросил он.

Симона на какой-то миг помедлила - что осветить; но Митькин взгляд был короток, короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой - только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила:

- Нет, необязательно. Потому что скорее всего - уже поздно.

И вдруг почувствовала, что своим отлетом она отнимала у него последнюю крупинку реального существования его мамы.

И Митька эТо понял.

- Теть Симона, - сказал он, и голос его непрошенно задрожал, - но ведь могло же, могло быть все как-то по-другому?

- Да, - ответила Симона, - могло. Это был случайный удар. Нелепо так. Кажется, об угол регенератора.

- А разве мама была не у пульта?

- Нет, - сказала Симона, - она и Ада только успели вбежать.

Глупый, ох какой глупый. Героическая смерть у пульта станции. А может, не стоит - что об угол регенератора и прочий натурализм? Мальчишка все-таки, ему нужно сказать: "При исполнении служебных обязанностей, на своем посту..."

Митька вовсе лег на живот, ткнулся носом в траву и тихим, отчаянным голосом проговорил:

- Ну как же это, тетя Симона, что мамы нет? Что совсем-совсем ее нет? Ну что-то должно остаться?

Симона неслышно подвинулась ближе, но не стала ни трогать, ни гладить; она и сама толком не знала что осталось, такое ведь только чувствуешь.

Мобиль запаздывал, и солнце вставало из-за края посадочной площадки, как из синего моря; огненный диск его был не по-утреннему багров и неослепителен, полосы рваных туч, нависая над ним, придавливали его к земле, и, не зная времени, трудно было бы сказать, что это - восход или закат.

- "...и на том месте, где оно закатилось, - тихо прочитала Симона, так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит еще недолгое время над потемневшей землей..."

- Спокойно? - Митька взвился на месте, лицо его совсем почернело.

Симона прикрыла глаза, представила себе сейчас Паолу... Или то, что осталось от Паолы. Нет, рано еще об этом говорить Митьке.