Вепрь   ::   Егоров Олег Александрович

Подобные высокомерные профили украшают холсты придворных мастеров.

Свет падал из окна с почти задернутыми бархатными портьерами вишневой расцветки. Узкий луч пересекал горницу и угол укрывавшего меня стеганого одеяла в белоснежном конверте. В ногах моего ложа до потолка поднималась голландская печь с изразцами. Определенно, меблировка избы слабо напоминала привычный интерьер наших пейзан с его скамьями вдоль стен, столетниками на подоконниках и ретушированными фотоснимками родственников. Даже суровый лик Христа заключался в картинном багете вместо латунного или серебряного какого-нибудь оклада и выглядел иначе, нежели обыкновенные домашние образа.

– А что, уже утро? – Я шевельнулся, и мое бедро отозвалось пульсирующей болью.

– День, – уточнила рыжеволосая богиня. – Вы ранены. Вас зовут Сергеем. Ваша фамилия Гущин, и с вами вчера приключилась беда.

– Моя фамилия мне известна, – довольно грубо заметил я, опуская ноги с кровати. – Скажите что-нибудь новое.

– Уборная во дворе. – Она широко улыбнулась, протянув мне бархатный, совсем не крестьянский халат. – Валенки в сенях. Там и рукомойник. Полотенце то, что справа. Вы не спутаете: оно из вафельной материи. Меня зовут Настя. Настя Белявская.

– Неплохо. – Я накинул халат и, хромая, зашаркал к двери, обитой войлоком. – И – да: извините за вторжение.

– Вторжение?! – Настя звонко рассмеялась. – Я еле дотащила вас до крыльца! Потом я стала тянуть вас в дом, но вы цеплялись обеими руками за ступеньки. Если это, по-вашему, называется вторжение, тогда ну что же… Вы – самый благовоспитанный молодой человек из всех, кого я встречала!

– Не надейтесь! – возразил я по вечной своей привычке возражать.

На улице меня встретила ворчанием здоровенная псина. Ее лохматая морда вываливалась из будки, и не совсем было ясно, как все остальное там помещается. Псина, впрочем, ограничилась устным предупреждением, благоразумно оставшись в своем скворечнике. При температуре минус тридцать я ее понимал: «мы – не моржи, моржи – не мы».

Туалетная постройка находилась в глубине двора у высокой поленницы, накрытой листами толя. Допрыгав до кабины, похожей на самодельный лифт, я, как сумел, устроился внутри. Со стороны я, должно быть, напоминал мрачного танцора вприсядку, застывшего с выброшенной ногой. Заодно мне представилась возможность осмотреть перевязанное бедро. Бинт, щедро намотанный от паха до колена, предполагал нешуточное ранение. Несмотря на основательную толщину повязки, сквозь марлю проступало бурое пятно. Надо было сильно извернуться, чтобы его обнаружить. Видимо, секач успел-таки зацепить меня, прежде чем его завалила пуля подоспевшего снайпера.

В гостеприимный свой госпиталь я возвращался с настроением самым неопределенным. Мне приятно было осознавать, что я ранен почти в бою. Этим я выигрывал в глазах юной хозяйки, а выиграть мне хотелось. С другой стороны, перевязку, разумеется, производила она сама. Слепую старуху я сразу исключил. Сельский же врач, будь он хоть ветеринаром, обязательно привел бы меня в чувство и расспросил о моих обстоятельствах. Значит, прелестная хозяйка снимала с меня штаны и трусы, поскольку теперь я был облачен в теплые безразмерные кальсоны, стиранные и, стало быть, пользованные раньше. Это соображение заставило меня раскраснеться сильнее, чем того требовал жалящий мороз, и весьма задело мое самолюбие.

Когда я обмел валенки специальной метелкой из хвороста и ввалился в сени, моя сестра милосердия там меня уже дожидалась.

– Затеяли проверить, помою ли я руки после уборной? – поинтересовался я с порога. – Анастасия…

– Андреевна, – подсказала красавица, ничуть не обращая внимания на мой язвительный тон.