Волонтеры Челкеля   ::   Валентинов Андрей

Казалось, судьба хранила его, а может, берегла для чего-то более важного.

Также это могло произойти и в марте 19-го, во время отчаянного перехода вместе с Гришиным-Алмазовым через волжские и уральские степи к адмиралу. Тогда им повезло, но с того самого момента Ростислава не оставляла мысль о том, что он исчерпал терпение Судьбы до конца, и настало время платить долги.

Он не ошибся. Отказавшись служить в конвое Верховного, он подал рапорт с просьбой направить его в корпус Каппеля. Вместе с ним на фронт ехала Ксения — его жена, которую он чудом нашел в переполненном беженцами Омске. Ксения была медсестрой, за летние бои 17-го имела солдатский Егорий и, несмотря на уговоры мужа и подруг, не желала отсиживаться в тылу.

Он лежал за пулеметом у высокого берега Белой, когда снаряд разорвался где-то совсем рядом, и захлебнувшийся кровью Ростислав потерял сознание. Через месяц, в Екатеринбурге, когда он уже стал выздоравливать, в госпитале началась эпидемия тифа. Его спасла Ксения, не отходившая от мужа все самые тяжелые дни. Она буквально вытащила его из черного забытья, но однажды, когда кризис уже миновал, Ростислав увидел, что жены рядом нет. Три дня ему не говорили правды, а на четвертый все было уже кончено — Ксения Арцеулова сгорела от тифа и была похоронена в огромной братской могиле неподалеку от госпиталя.

После этого Арцеулову было уже почти все равно: жить или не жить. Почти — потому что он не считал возможным дешево продавать свою жизнь. Он был офицером императорской армии и без лишней скромности ценил свою жизнь в сотню, а то и в полторы красных уродов, которых он поклялся захватить с собой. Правда, в бою вести подобный счет было практически невозможно, но Арцеулов считал, что не выбрал и половины. А еще ему хотелось дожить до двадцати пяти. Он родился в феврале и втайне надеялся как-то протянуть оставшиеся полтора месяца.

Итак, бежать было некуда и незачем. Ростислав, убедившись, что в наступившей панике его скромная особа никого не интересует, поудобнее устроился на полке и стал равнодушно глядеть в потолок, не без иронии прислушиваясь к доносившимся до него обрывкам панических разговоров, в которых чаще всего поминались чехи, золотые империалы и Иркутский Политцентр. Его соседа — подполковника Ревяко — не было, исчезли также его вещи, и Ростислав вспомнил вчерашнюю фразу о двадцати червонцах, которые были способны доставить их владельца до Читы. Червонцы у Ревяко, насколько он знал, водились — подполковнику везло в карты и, как поговаривали, везло неспроста. Исчезновение соседа оставило капитана равнодушным — положение было действительно безнадежное, и каждый в такой момент решал сам за себя.

Ближе к полудню в купе заглянул полковник Любшин и сообщил, что по слухам адмирал передал всю власть в Сибири Семенову, а чехи — и это уже не по слухам, — собираются с завтрашнего дня поставить свою охрану к золотому эшелону. Разговор о Монголии действительно был, но большинство офицеров предпочло попросту скрыться на станции, надеясь то ли на милость чехов, то ли на судьбу. Арцеулов лишь пожал плечами — он никуда не собирался уходить, и судьба дезертиров его не волновала.

…Ростислав задремал, перед глазами закружились какие-то странные тени, чей-то далекий голос позвал его, и вдруг он почувствовал, что не лежит, а сидит на своей койке, купе залито ярким мигающим светом, а напротив — на пустой койке подполковника Ревяко — сидит молодая женщина в легком белом платье, таком нелепом среди сибирской зимы.

— Ксения, — усмехнулся Арцеулов, сообразив, что спит. Он часто видел во сне покойную жену, но сны всегда уносили его в довоенное время и, увидев себя в том же надоевшем за эти месяцы купе, он немного удивился.

— Ксения, — тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится.