Облава   ::   Хомченко Василий Фёдорович

Батюшка Ипполит в полушубке внакидку и в валенках, с острой седой бородкой, сидел на крыльце и читал газету, отдалив её от глаз на всю длину рук. Увидев дочь с незнакомым человеком, встал, спустился с крыльца, вопросительно посмотрел ей в глаза. Катерина рассказала отцу, что за гостя она привела, и Ипполит растерянно спросил:

— Гражданин комиссар, а вам не навредит, что у попа остановились?

— Папа, его Булыга на постой к нам послал.

— А-а, Булыга… Тогда будьте любезны, проходите. Моя обитель — ваша обитель. Дочушка, предложи страждущему гостю попить и поесть. Вы из уезда или, может, из Гомеля? Из Москвы-ы?! И какая же надобность вас сюда привела?

— Церковь меня интересует. Старинные книги, иконы, фрески.

— Вот оно что! — обрадовался Ипполит. — Славно, очень славно. Возраст у церкви действительно весьма почтённый. Выстояла, уцелела к досаде многих лиходеев. Здешний поляк-магнат когда-то рушить её начал, чтобы на месте церкви костёл поставить. Не дали православные.

Ипполит рассказал Сорокину о фресках, иконах, имеющихся в церкви.

— Мне кое-что известно, — заметил Сорокин, — знакомился с историко-статистическим описанием Могилевской епархии.

— Там не все значится.

— Не все? А что же именно упущено?

Прямого ответа не последовало.

— Часть икон и книг попала сюда из любчанской церкви, разрушенной поляками, — сказал Ипполит после паузы.

— Это когда?

— Когда они с Наполеоном сюда приходили.

Больше о церкви Ипполит рассказывать не стал.

Ужинали вместе, втроём. Прислуживала хромая и грузная кухарка Прося. У Ипполита была больная грудь, он сильно кашлял, всякий раз прикрывая рот рушником, который держал наготове на коленях.

— Здоровье подводит. И третий год вдовствую, — жаловался он. — Видно, брошу приход и к Катерине в Гомель переберусь. Отрекусь от сана.

— И от веры? — спросил Сорокин.

— От веры православной не отрекусь. И от бога — тоже. Времена такие настали, что всё против бога поднято. Непонятно это мне и страшно. Война, война… Столько лет кровь людская льётся. Впереди вижу мрак. Страшно… Страшно…

— Отец Ипполит, — перебил его Сорокин, — да вы нарочно пугаете себя такой перспективой. Не мрак, а новая жизнь впереди, светлая и солнечная, — коммунизм.

— Коммунизм? — подался Ипполит к Сорокину, и глазки его синенькие повеселели. — Милостивого господа бога прошу, чтоб скорее ниспослал его на землю, это высшее благо, в котором мир и покой. Коммунизм — это, по-вашему, братское равенство, не так ли? Так вот, сын мой, сие есть заповедь христианская, и она давным-давно возвещена Христом. — Ипполит вылез из-за стола, присел на скамью рядом с Сорокиным, задрал к нему свою острую седую бородку. — Я приемлю коммунизм хоть сегодня, и да живёт он во всем свете. Только скажите, зачем вы бога низвергаете и против православия пошли?

— Религия — тормоз прогресса. Вам самому это известно.

— Только не православная. Скажите, молодой человек, какая вера самая светская, самая терпимая к иным верованиям? Да наша же, тихая, православная! У нас не было инквизиции, не было варфаломеевских ночей, не сжигали еретиков на кострах. Это католическая церковь сожгла и замучила пятнадцать миллионов неугодных. Вот против неё и сражайтесь, и мы вам поможем. Наша церковь будет служить и советской власти, только не рушьте её. Православие объединило Русь и спасло её от жёлтой орды. И не мы ли заклинаем признать власть советскую, ибо всякая власть от бога?!

— Ипполит Нифонтович, — Сорокину не хотелось с ним спорить и переубеждать его, — верьте на здоровье в вашего бога, а мы будем верить в свою идею.

— А бог и есть идея, мечта человечества и надежда. Ваша же идея живыми смертными людьми создана.