Время Красной Струны   ::   Dark Window

Люди умеют не замечать то, что видят каждый день: асфальтовый каток, замерший здесь с прошлого века, покривившийся забор, залепленный обрывками афиш, развалины двухэтажки, завистливо косящейся на своих более удачливых собратьев тёмными провалами окон, и ободранного нищего, привалившегося к фонарному столбу.

Возле потёртых расшнурованных ботинок примостилась мятая клетчатая кепка. Мелочи там немного. Невыгодное здесь место. Людные улицы в двух кварталах подальше. Тут весь расчёт на работяг, извечно топающих по дворам на маленький заводик, спрятавшийся за бетонной оградой. Но работяги не любят кидать деньги нищим.

Зачем же он приходит сюда?

Когда голубые вечерние тени закрывают город, он натягивает ватник на голову и, греясь собственным дыханием, плавает в волнах холодной тоски. Он знает, что с ним всё кончено. И ничего уже не изменить и не поправить. Но иногда, когда струна в подвале мерцает особенно ярко, на поверхность просачивается странное чувство печали. В эти мгновения скрюченная фигура в замызганном ватнике отчётливо понимает, что всё кончено и с остальными. С теми, кто быстро проходит мимо.

И на душе становится чуть легче.

Глава 1

Третья смена

Неприятности начались на шестой день третьей смены.

Сразу скажу, в лагерь я ехать не хотел. Я бы с радостью остался и дома. Только подумать: в твоём распоряжении трёхкомнатная квартира. На три месяца! Ну, почти на три. Вы бы отказались? Нет, вы скажите, оказались бы, а?

Эх, и красотища!

Но в конце мая мы с Вовкой устроили морской бой, превратив в акваторию Японского моря все 76 квадратных метров полезной жилплощади...

Да, то была потрясающая битва. Армада крейсеров и миноносцев слаженно выдвигалась из гостиной навстречу моей японской эскадре, коварно затаившейся в спальне...

А потом вернулся папа...

Сверкая красными от смущения ушами, он, как мог спасал от гибели пострадавшие этажи. Мама лишь держалась за голову и слабо стонала: соседский евроремонт, которым те и погордиться особенно не успели, пошёл ко дну. Я же отсиживался на чердаке и мрачно смотрел в просвет между перилами.

Вокруг было темно и спокойно. Я пытался забыть горести настоящего и всласть помечтать о будущем. Вот вырасту и стану банкиром. И отхвачу Нобелевскую Премию. Ну, или профессором каким известным. Им тоже иногда дают. Тогда вот здесь прикрутят мраморную плитищу. А на ней золотыми буквищами: "На этом чердаке Камский Егор Ильич преодолевал тяготы и лишения несамостоятельного периода жизни, спасённый от невзгод своими изумительно быстрыми ногами". Так и напишут. Я-то успел убежать. В отличие от адмирала противоборствующей эскадры. Зарёванного Вовку за ухо увёл его отец, пересыпавший речь такими словами, что соседи, открывшие рты для выяснения отношений, быстро захлопнули их обратно и ушли вытирать извёстку, потоками низвергавшуюся по дорогущим немецким обоям.

Вы бы после всего этого оставили двенадцатилетнего мальчишку в меру умного, в меру способного, в меру правдивого, жить одного в трёхкомнатной квартире? Мальчишку, хочу заметить, раскаявшегося и осознавшего неприглядность абсолютно случайного проступка? Практически самостоятельного парня на каких-то жалких два месяца с небольшим хвостиком? Ну, оставили бы? Да я уверен - безоговорочно! К сожалению, мои родители не такие. Их ждали пески Средней Азии, а меня, как оказалось, летний лагерь.

Понятное дело, сначала я опечалился. Восемь утра - подъём. Десять вечера отбой. Построеньица, соревнованьица, смотры строя и песни, концертики... Скукота и никакой личной жизни!

То ли дело дома. Хочешь, книгу читай про Квентина Дорварда, а хочешь - про всадника без головы. Не хочешь читать, так скачи во двор и бегай хоть до одурения. А то прикатит кто-нибудь на велопе из соседнего двора. Тогда и начинается настоящая потеха. Несёшься по самой глубокой луже, а в стороны миллионы брызг.