Все золото мира и весь его блеск   ::   Дрозд Евгений

Обоняй запахи приготавливаемой прямо на улице пищи, слушай смех, радостные крики и музыку вне тебя и слушай урчание желудка внутри себя... Ты беден, нечист, убог, ты чужд всему этому, ты - как грязная крыса, в чужой одежде пробравшаяся на бал фей и эльфов. Не для тебя играют эти скрипки и флейты, не для тебя танцуют эти прелестницы в костюмах баядерок, не для тебя так блестят их глаза сквозь прорези изящных полумасок. Съеживайся, сутулься, старайся быть невидимым - кажется, что все смотрят сквозь тонкий балахон и ясно видят, кто находится под ним и что ты есть на самом деле самозванец! И когда совсем рядом проносятся чьи-то шелестящие шелка, и белая кожа открытых плеч и шеи, и темные локоны, спадающие на белизну, и аромат незнакомых парфюм достигает твоих ноздрей, пытайся представить, как разит от твоего немытого тела и от твоей нестиранной одежды.

Поспешай, поспешай, не теряй из виду друзей. Но успевай зыркать по сторонам и созерцать, как дар судьбы, как милость, оказанную бедному родственнику, все эти вывешенные из окон ковры с роскошным шитьем, гирлянды бумажных фонариков, яркие щиты с рыцарскими гербами, цепочки воздушных змеев над головой, исполненных в виде серебряных драконов, проплывающие мимо них воздушные шары с золотыми грифонами и орлами на боках. И цветы, цветы, повсюду цветы, море цветов по всему Алгурийскому проспекту.

Но вот, наконец, дворцовая площадь, куда по широкой Алгури стремится людской поток. И видны уже и ратуша, и дворец герцога, и высокие шпили терракотового храма Митры-вседержателя. Но нам не туда, лавка Тесфайи находится как раз на углу Алгури и площади, и сам Тесфайи на высоком крыльце прощается с приказчиками, озабоченно глядит на площадь - надо успеть все запереть до начала главной церемонии - и собирается уже податься внутрь. Все точно рассчитал старый Хэм Питч. Веселящаяся толпа смотрит на храмы и дворец, никто не обращает внимания на двух паяцев, быстро поднявшихся к ювелиру, никто не видит тусклого блеска револьверов, никто не замечает, как бледнеет Тесфайи и как все трое исчезают в полумраке лавки.

Как было договорено, Нихад взбирается на крыльцо, приваливается спиной к двери, чувствуя, как в поясницу впивается бронзовая ручка. Он стоит на стреме, сжимая в потной ладони рукоять игрушечного револьвера, и созерцает проплывающую мимо людскую реку. Он уже может более внимательно рассмотреть наряды и драгоценности дам, их маски и прически, костюмы мужчин. Баядерки, цыганки, средневековые владычицы и пастушки-простушки; рыцари, пажи, оруженосцы, бедуины и сарацины; шафранные плащи, синие накидки, бледно-лиловые шелка и лилейно-белые тоги с пурпурной каймой... Попадаются и господа без масок, считающие, видать, карнавал делом простонародья. Они идут неторопливо; приветствуя друг друга, снимают цилиндры и раскланиваются; белые манишки, белые галстуки-бабочки, белые манжеты и перчатки. Дорогие сюртуки и замшевые туфли. Трости и сигары.

Нихад мучительно гадает, что он будет делать и говорить, если кому-нибудь из них придет в голову заглянуть в лавку. Из лавки доносится какой-то невнятный шум. Там что-то сдвигают, что-то роняют или бросают на пол. Но, к счастью, толпа отвлечена зрелищем, которое и Нихада захватывает полностью, он даже забывает о своих обязанностях часового. По проспекту Алгури к площади движется чудо нового века - автомобиль, один из первых в городе. Нихад слышал про него, но никогда еще не видел. Он с восторгом глядит на карету из красного и черного дерева, на блестящие спицы и никелированные ручки. Взгляд отмечает, что кучер держит в руках вместо вожжей какое-то колесо, перед ним что-то вроде жестяного сундука, окрашенного красным, а дальше все внезапно и резко обрывается - ни оглобель, ни постромков, ни лошадей.