Очищение тьмой   ::   Безымянный Владимир

Вырос я, мужчиной стал, но не забыл об этом. Ведь проще не придумать: только распусти про таких подземных душегубов слухи - и поверят, как пить дать поверят. А мы, цыгане, свое делать будем в тени. Ладно, что там говорить, кому много дано, с того и спросится. О тебе же только одно скажу - хорошо сработал, чисто.

- Вы наша голова, отец, мы - ваши руки. Кто мы без вас?

- Попались неразумные наши ромалэ на удочку аптекаря, купил, проклятый, дурью. Действительно: дал раз ломом по ногам - и на полгода ширева. Обрубок, спасибо ему, простил дураков. Хотя, если рассудить по-блатному, - дал слабину. Такое, понимаешь ли, не прощают.

- Как же, простил! Просто знал - цыгане за своих до конца пойдут.

- Так-то оно так, Сима. Только и мы не вправе были устраивать разборы. На блатных руку подняли. Не знаю уж, кто Обрубка на нас вывел, но кто-то все же видел цыган.

- Надо было аптекаря тому же Обрубку и сдать, отец, он бы его сам и кончил.

- А нам что с того? Ему и так не много оставалось. Сообразил, что с цыганами нечего ему больше ловить, нашел других. Нет, мы все сделали как надо - помогли несчастному калеке, вполне бескорыстно. Как свои своему. А Мерецкова я всегда не любил, да и опасался, что скрывать.

- Как и он нас. Вечно на цыган поганых собак вешал.

- Теперь все, крыто. Мерецков сдох, остальное - сектанты.

- Можно бы под эту марку поработать и покруче - подбиться по-скорому - руки-то развязаны, кайф.

- Нет, Сима. Чего не будет, того не будет. Помалу - оно вернее. Нечего Бога гневить. Если милиция на дыбы встанет - быть беде. Найдут, за что зацепить. В жизни ведь не все по кругу - сегодня девки чужие, завтра уже как бы наши. Но души губить - себя потерять. Сегодня его очередь, завтра твоя. Это Кольцов в беспредел пустился больше, чем бандюги записные. Что с Витькой-бичом сотворил! Выловил на вокзале, наобещал с три короба и... конец знаешь. Ты меня слушай, Сима. Я давно живу, много знаю. Жизни лишить человека - дело нехитрое, это уж ты поверь. Но лучше без этого. Ты что думаешь, мне не хотелось Мерецкова пощупать, на чем у него душа держится? Я же его на дух не терплю! Но ведь не пытать же, в самом деле. Даром, что ли, весь этот спектакль в катакомбах устраивали? Да он, когда ты чернилами в углу облился, выложил столько, что и пыткой не вырвешь. Строкач сказал: "Сделать постановку в катакомбах, захватить Мерецкова, приволочь его туда и напугать. Чтоб заговорил". Он не дурак, этот майор. Опасный парень. И врагом его лучше не иметь, чтобы тесно не стало. Не то все эти сказки про троглодитов в катакомбах живо прахом пойдут. Умерь прыть, парень. Я эту туфту с сектантами начал разводить, когда тебя еще под маминой юбкой в прихожих воровать не водили. Ты на вокзалах попрошайничал, когда я уже слухи про пещерных людей распускал. Чего человек больше всего боится? Темноты и неизвестности. А мы, цыгане рядом, к нам привыкли. Резвые, вроде тебя, бухтели: зачем, когда хату берем, оставляем вещи взамен? Думать головой надо! Всегда должна быть тайна и тьма. Концы надо разводить подальше. Об этом пока и сам Строкач ни сном, ни духом... И слава Богу.

- Но он ведь и сам замазан - деньги взял. Половину выкупа Мерецкова!

- Это как раз меня и беспокоит. Что ты понимаешь, Сима! Такие, как Строкач, не берут, уж ты мне поверь. И деньгами его не меряй. Если бы я не знал, что его слову верить можно...

- Но ведь взял же?

- Или я не сказал: охлынь!

- Ясно, отец.

- Вот и хорошо, Сима, что ясно. Нам с тобой жить и дела делать. Заработаем. А жизнь штука долгая, в ней всякого хватает. - Не всему верь, о чем услышал.

Крупная сумма, поступившая на счет детского дома, всех проблем, конечно, не решила.