Хомячки в Эгладоре   ::   Галина Мария

Был/а ли Юджин на самом деле САМОЙ, т. е. Элберет, конечно, большой вопрос, но уж Манвэ он/а никак не мог/ла быть по определению. Что же до внешности, то, как справедливо заметил Боромир, кто эту Элберет видел… ] Ладно, мы поехали. Созвонимся как-нибудь…

— Еще не хватало, — бормочет Дюша.

Генка глядит вслед уходящим огням автомобиля.

— Ну, знаете… — говорит она в никуда.

— Геночка, — ноет Дюша, — пошли. Я домой хочу!

— Дюша, — говорит Генка, — если тебе еще хоть раз какой-нибудь урод предложит сыграть в ролевую игру…

— А если по Буджолд?

— Я тебе дам Буджолд!

— Но это же безопасно. Просто космическая опера! Там главный герой калека, совершеннейший чмо, но с могучим интеллектом…

— Дюша, — говорит Генка, показывая ему кулак, — ты это видел?

На горизонте за трубами проступает краешек багрового, как Ородруин, солнца.

***



Преподаватель мертвых языков, профессор Леонид Преображенский отложил версию перевода древнеегипетского текста «Разговор разочарованного со своей душой» и вздохнул. Ничего не меняется под этим небом. И в плодородной долине Нила, и на выжженных солнцем камнях Ниневии, и в красной земле Иордана время от времени какое-то двуногое существо, с плоскими ногтями и без перьев, достаточно состоятельное, чтобы иметь свободное время на размышления и достаточно грамотное, чтобы эти размышления записать, садится и пишет, что, мол, все суета сует и всяческая суета… И, мол, к чему трепыхаться, когда все одно известно, чем оно закончится? И вообще — на фиг все это надо?

— Леня, тебя к телефону, — шепотом сказала ученый секретарь Софочка. И поправила прическу — Преображенский ей все еще нравился.

— Кто? — перед глазами Преображенского замерцала и погасла красная пустыня.

За окном в пустынном дворике чахло одинокое пыльное дерево.

— Твоя, — поджала губы Софочка. То, что Преображенский в конце концов женился не на ней, она до сих пор считала досадным и поправимым недоразумением. Женщины вообще склонны обманываться.

— Мурзик? — донеслось из трубки.

И вот, чтобы услышать такое, люди и женятся? — вздохнул профессор Преображенский — или они женятся, чтобы не иметь времени на подумать…

А вслух сказал:

— Да, дорогая…

— Что так долго? Опять девицу какую-нибудь консультируешь?

— Господь с тобой, Софочка же подошла.

— Вот именно. Так ты не забудь купить хлеб и йогурт. Только нежирный, у тебя опять вчера печень болела…

Печень у профессора Преображенского болела потому, что дипломники затащили его попить пива на бульварчик… Но особенно распространяться на эту тему он не стал.

— Хорошо, солнышко.

— И поскорее — як косметичке записалась.

— Хорошо, солнышко. Уже иду.

Он затолкал ксерокопии в разбухший портфель и направился к выходу.

— Леня! — окликнула Софочка, — Куда? Ведь ждут же!

— Кто? — растерянно переспросил Преображенский.

— Девица какая-то. Я ей лингафонную открыла. Я ж полчаса назад тебе говорила, ты сказал, ладно, пусть посидит.

— Правда? — удивился Преображенский, — я так сказал?

— Леня, ты что, совсем заработался?

Профессор Преображенский вздохнул, рассеянно помахал рукой Софочке и направился в лингафонную.

Преображенский не строил иллюзий — институт во многом был обязан своему процветанию бледным девушкам, которых томили смутные желания погрузиться в нечто неизъяснимое и возвышенное. Впрочем, в последнее время, думал он, глядя на ее тревожно сдвинутые бровки, среди бледненьких, сутулых, все чаще стали попадаться румяные, цветущие, с чистой кожей и хорошими зубами. Это было странно, поскольку казалось нарушением привычного порядка вещей.

— Слушаю вас, — вежливо сказал профессор, еще не достигший того безопасного возраста, когда к незнакомой девице можно обратиться «дорогая».