Хотя держит нос налево   ::   Каттнер Генри

Передач должно было быть две: одна будет транслироваться на Германию, вторая -- на весь остальной мир.

Министр встал и начал ходить взад-вперед по пушистому ковру. Его лицо кривила нервная гримаса. Был только один способ справиться с врагом: задушить его. Встать к нему лицом и разнести в пыль. Если бы все немцы обладали его ментальностью, его уверенностью в себе, идиотская песенка никогда не набрала бы такую силу.

-- Как там этот стишок? -- бормотал министр. -- Левой. Левой. Левантинец с револьвером... -- ну и что тут такого? Мне это нисколько не вредит, не выводит из строя мой разум. Я повторяю ее, но только если сам хочу. И сейчас я делаю это по собственной воле, чтобы доказать, что этот стишок нисколько не опасен... по крайней мере, для меня. Пожалуйста: "Левой! Левой! Левантинец..."

Министр пропаганды расхаживал взад-вперед, декламируя несносный стишок. Он делал это не в первый раз... разумеется, только для того, чтобы доказать, что он сильнее.

Адольф Гитлер думал о леваках. И о России. Кроме того, имелись и другие проблемы. Нелегко быть вождем. Придет час, и явится некто лучший, а он отойдет в тень с сознанием выполненного долга. Заигранную пластинку заело, и Гитлер вновь задумался над текстом своей речи. Да, она была хороша. Эта речь многое объясняла: почему не удалось в России, почему провалилось вторжение в Англию, почему англичане совершают невозможное -- атакуют континент. Проблемы эти сильно тревожили его. Собственно, это были никакие не проблемы, но народ мог превратно истолковать факты и потерять веру в своего фюрера. Речь объяснит все -- даже темное дело Гесса. Геббельс целыми днями шлифовал психологические нюансы выступления, поэтому было особенно важно произнести речь без запинок. Гитлер потянулся за ингалятором и освежил горло, хотя необходимости в этом и не было: его голосовые связки были в идеальной форме.

Было бы ужасно, если бы...

Тьфу! Чего ради ему заикаться? Речь была слишком важна. Ему сотни раз приходилось выступать, зажигать народ мощью своих слов. Важнейшим пунктом было, конечно, упоминание о России и бесславной весенней кампании. Геббельс нашел прекрасное оправдание... к тому же правдивое.

-- Это правда, -- вслух произнес Гитлер.

Конечно, правда. И вполне убедительная. После русского вопроса нужно перейти к делу Гесса, а затем...

Но вопрос о России -- пункт номер один. В этом месте нужно будет атаковать микрофон изо всех сил. Он мысленно прорепетировал. Пауза, затем тоном обычной дружеской беседы: "Могу, наконец, раскрыть вам правду о нашей кампании в России и объяснить, почему она является стратегическим триумфом немецкой армии..."

И он докажет это!

Только нельзя ни на минуту забывать, какое важное значение имеет эта речь, особенно ее ключевое место. Помнить. Помнить. Сделать это точно так же, как минуту назад, как при репетиции. Ибо если не удастся...

Нет такого слова.

Но если бы все-таки не удалось...

Нет. Даже если...

Но ведь все получится. Должно получиться. Всегда получалось. Ситуация критическая. Ну, может, не до конца, но люди -- так ему казалось -- уже не всем сердцем за своего Вождя. Что может случиться с ним? Он окажется не в состоянии произнести речь? Тогда выступление будет отложено, и Геббельс как-нибудь объяснит все это. Так что это не так уж и важно.

Нет, нельзя так думать.

Впрочем, наоборот, надо думать об этом. Еще одна репетиция. Доверительная пауза, затем: "Могу, наконец, раскрыть вам..."

Все, пора.

Во всей Германии люди у приемников ждали выступления фюрера. Адольф Гитлер встал перед микрофонами, он больше не беспокоился. На втором плане своих мыслей он разместил усилием воли запись, которая раз за разом подсказывала ему: "Россия. Россия. Россия".

Речь была хороша, такая, какой и ждали от Гитлера.

"Пора!" -- подсказала память.