Хутор   ::   Дяченко Марина

Встал и ушел к воротам.

Миша остался за столом один - будто оплеванный. Сделалось стыдно. Сделалось гадко, как от пошлой шутки. И пришла злость на Анатолия, да такая, что хоть уходи, не оглядываясь, по ночной дороге, как несколько дней назад ушла Прокофьевна... Ночью приснилась Юлька.

* * *

С помощью Вовы и Димы он вытолкал машину за ворота. Потом сел за руль, и близнецы сперва затолкали машину на горку, а потом спихнули под уклон. Горка была не то чтобы крутая, но длинная, и у машины имелся шанс разогнаться. Опять ничего не вышло. Мотор не подумал даже чихнуть; машина долго катилась в траурной тишине. Миша сперва суетился, потом перестал, только смотрел на дорогу перед собой и повторял себе под нос:

- Что же ты делаешь, "Рома"... Что же ты, зараза, творишь...

"Рому" начало трясти на колдобинах, и Миша притормозил.

Так. Вернулись, откуда пришли. Несколько дней назад Михаил радовался, когда сдохшую "тачку" удалось закатить во двор. Теперь "Рома" снова стоял посреди проселочной дороги, по которой почти не ездят машины.

Миша выбрался из автомобиля и сел на обочину. День прошел в ожидании; пропылил бензовоз и не остановился. Не остановился грузовик с коровой в кузове; облепленный грязью старинный "бобик" внял Мишиным жестам и притормозил, но помочь не смог. Водитель покопался у "Ромы" под капотом и отступил:

- А, старье... И аккумулятор, кажется, сел...

"Бобик" торопился, потому отбуксировать "Рому" взялся только до хутора. Близнецы молча открыли перед Мишей ворота. Смеркалось. Где-то в лесу хлопали крылья. Закричала птица - далеко, но прочувствованно. Возможно, ее поймали. Анатолий сидел за столом и пил. Миша впервые видел его за рюмкой - кажется, даже на поминках Прокофьевны двухметровый хозяин хутора только пригубливал.

- Садись... не бойся, поить не стану. Самогон дрянной...

Миша сел на край скамейки. Есть хотелось до головокружения. На блюде веером лежали маринованные огурчики, ломтики ветчины, хлеба, сыра.

- Ешь...

Следовало, наверное, отказаться, но Миша не смог.

- Странный ты парень, - Анатолий вздохнул. - Беспомощный. Простого дела сделать не можешь. Миша задержал дыхание - и не поперхнулся. Как можно тщательнее прожевал соленую ветчину.

- Надоел ты мне, а выгнать жалко, - пробормотал Анатолий. - Ладно, отдавай месяц жизни. Заведется твоя тачка. Ну?

- Берите месяц, - сказал Миша, давясь хлебом. - Мне не жалко.

Хотел добавить: "Вы мне тоже надоели", но не стал.

Анатолий опустил на стол тяжелый кулак, так, что подпрыгнуло блюдо:

- Ладно. Иди! Заводи!

Миша поморщился. Но встал, сунул руки в карманы, побрел к машине. Сам не зная зачем. Через темный двор, по траве, по росе, так что заскорузлые уже кроссовки сделались тяжелыми, как два ведра воды... Закричало небо. Уже знакомая ледяная иголка нанизала Мишу на себя, болезненно поджался живот, и захотелось срочно посидеть в кустах. Миша споткнулся и упал на четвереньки. И крик ушел. Джинсы промокли, но, по счастью, только на коленях. Скрежеща зубами, Миша поднял грязный кулак и погрозил ночному небу. Чертовы совы... "Альфа-ромео" молочно светился в темноте. Миша бездумно открыл дверцу, сел за руль, обхватил себя за плечи. Автоматически повернул ключ. Тик-тик-тик... Тр-р-р! С полоборота завелся мотор. Запрыгал руль, вся машина затряслась, требуя движения, газа, скорости. Мишина рука испуганно дернула ключ обратно. Мотор послушно замолчал. В салоне воняло выхлопным газом. Трясущейся рукой он повернул ключ снова, будто юный взломщик, впервые идущий на дело. Мотор подхватился на второй секунде. Мотор работал, приглашая в путь, а Миша сидел за рулем и долгих десять минут чувствовал себя мальчиком, выигравшим в лотерею билет в Париж.

Потом вылез наружу. Мотор работал; машина нетерпеливо вибрировала.