Закатный ураган   ::   Русанов Владислав

Кто ж такому поверит, ежели в здравом уме человек? Вот и в смертельно ядовитых змей Трелек не верил. Водятся и в северных королевствах ползучие гады. Так самая опасная из них — лесная гадюка. Взаправду, после ее укуса рука или нога отекает, жаром наливается и болит. День болит, второй, третий, а потом и перестает. А другие змеи — уж желтоухий или полоз четырехполосый — и вовсе безвредные. Человека боятся и завсегда при встрече с ним удрать норовят. Нет, конечно, если схватить, могут и они укусить. Так и белка кусает, ежели ей в пасть палец засунуть. Капелька крови вытечет, и что с того? Пососи палец и все пройдет.

Паренек взвалил груз на плечо. Своя ноша не тянет — верно старики говорят. Как представишь выпученные глаза соседей, ноги будто в пляс идут, все ж таки не легко дюжину здоровущих рыбин волочить. Все вместе они тянули почти на доброго барана.

Зато сразу некогда стало думать обо всяких глупостях — бэньши или оживших мертвяков. И холод больше не ощущался, даже струйка поты между лопаток побежала.

Борясь с шевелящейся добычей, Трелек и не заметил, как уткнулся в изгородь отцовского двора. От распахнутой двери избы вовсю тянуло дымком очага. Ароматы готовящегося угощения ворвались в ноздри стремительнее, чем талые ручьи сбегают с холмов. Видно и мать, и соседки тоже поднялись до рассвета. Да и не только они.

Парнишка забежал сперва в дом, поклонился матери, повесил на вбитый в стену колышек добычу. Захотят женщины — поджарят гостям на угощение, не захотят — оставят, дед Шершак потом закоптит. Дородная тетка Стора, жена отцовского троюродного брата Мюкура (в селе вообще все были родичами, потому и старались поддерживать старинный обычай — женихов и невест подыскивать из соседних поселений), кивнула одобрительно — молодец, мол. А Трелек уже помчался помогать отцу и дядькам запрягать повозки. Их село по здешним меркам почитали зажиточным. Еще бы! Где еще могли позволить себе держать аж две лошади?

— Тужее, тужее притягивай, — волновался вертлявый и дотошный дед Плика, прыгал вокруг трелекова отца, норовил схватиться за супонь.

— Отлезь, старый… — беззлобно отмахивался коренастый как дубовый пень Дрон-старший. — Вот привязался!

— Дык, тужее надоть, а то как развалится вся повозка…

— Да не развалится. Бухти меньше под руку.

Дрон неторопливо завел второй конец дуги в петлю гужа, взялся за супонь.

Трелек застыл с разинутым ртом — никогда еще отцовская упряжь не выглядела такой нарядной и праздничной. Как столб, устанавливаемый на Белен-Тейд. То тут, то там на дугу и оглобли повязали ленточки и лоскутки, крашеные плодами восковника и бузины, корой ольхи и черемухи, щавелем и душицей.

— Что вылупился, малой? — вцепился в новую жертву Плика. — Соломы свежей тащи пару охапок — в телегу кинешь. Да побольше охапки-то!

Парнишка с радостью повиновался. Всякий понимал — свадебное «поезжание» таким должно быть, чтоб на много лет вперед запомнилось. Чтоб в Светанкиной деревне еще долго вспоминали какие справные мужики у них девку засватали и другим здешним парням отказу не знали.

Скоро и Дрон-младший подошел. Плечистый — весь в отца — только не такой еще коренастый. На женихе ладно смотрелись штаны из беленого полотна, вышитая по вороту рубаха и кептарь из медвежьей шкуры. Густые непокорные волосы приглажены топленым маслом. Усы лихо закручены.

Дед Плика даже крякнул:

— Ай, красавец-парень! Какая девка устоит?

— Ладно, сплюнь, — сурово осадил его Дрон-старший. — Не гони удачу.

Плика смачно плюнул под ноги, растер подошвой поршня.

— Ну, что? Поехали? — пробасил дядька Мюкур. Он как раз подвел под уздцы коня. Впряженного во вторую телегу.

— Поехали, помолясь Огню Небесному, — кивнул Дрон.