Западня (сборник)   ::   Петухов Юрий

— Где, внизу или вверху?

— И там и тут! На такую лапину с когтями ни башмака, ни сапога не натянешь! А в верхней она держала штуковину, как мячик, круглую. Только вспыхнул свет, как эта тварь обернулась к сторожке, где был мой бедный муж — и сразу резануло по глазам, словно молнией резануло! Я ослепла даже, но лишь на мгновенье… а потом я видела, как эта тварь потопталась немного и бросилась в лес. Бегом! Она неслась, как никто на земле не может нестись! А сторожки не стало!

Савинская уперлась локтями в столешницу, обхватила лицо руками и зарыдала. Разговаривать с ней далее было бессмысленной затеей.

— Спасибо, мадам, — сказал Грумс, вставая, — я думаю, мы разберемся с этим делом. Прощайте!

Он задержался на минуту у заборчика, на том самом месте, где, по рассказам этой выжившей из ума бабы, стоял кто-то в ту ночь. Подобрал маленький черный шарик, сунул его в карман. Никаких следов не было, это задолго до него определили эксперты. И потому он не стал задерживаться. Поклонился еще раз. И тяжело отдуваясь, проклиная жарищу и весь этот лесной ад, побрел к маленькому вертолетику, где его поджидал скучающий пилот.

Желтолицый Ким не был рожденным. Он был сотворенным. Но это вовсе не означало, что он не умел любить или-ненавидеть, чувствовать, переживать, нет, все ему было доступно. И вдобавок ко всему этому многое другое, чем не были наделены рожденные.

Когда Гун Хенг — Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Великолепный и Навеки-Проклятый, распался на молекулы и растворился в земном воздухе, Ким сунул аннигилятор в заплечный ранец, снял свою форменную кепку с длинным козырьком и несколько минут простоял в молчании над этим скорбным местом. Памятника или какого-либо иного надгробного знака Навеки-Проклятому не полагалось, он должен был исчезнуть бесследно. Не умереть, не сгинуть, не пропасть, а именно исчезнуть — полностью и насовсем!

Но Киму было жаль Гуна, на его взгляд, Проклятый был ничуть не хуже, чем все прочие обитатели Системы. А как он вел себя здесь, на Земле? Всего несколько случайных жертв, раздавленные при посадке пантера с детенышем, обломанные ветви… и все! Гун практически не наследил здесь. А это удалось бы далеко не каждому.

Ким не знал Гуна прежде. Он его узнал лишь на Земле. И он не отказался бы от такого товарища. Но у Кима не было выбора — еще в Системе, прежде чем свернуть в биогранулу и запихнуть в ячейку капсулы, в его мозг заложили программу. Хотел того Ким или не хотел, но он был запрограммирован на убийство Проклятого. И он его убил!

Что же делать, такая была раскладка! Но кто помнил в Системе о каком-то там сотворенном Киме, когда его свертывали и запихивали в капсулу, обреченную на вечное скитание по Вселенной? Да никто! Проклятый совершил тягчайшее преступление — открыл вход в Систему для непосвященных, для рожденных вне Системы. Его наказали, его обрекли на смерть. Точнее, на невоскрешение — ведь вероятность того, что капсула попала бы в подходящие условия, где мог сработать механизм воскрешения, была бесконечно малой. Но все думали о Проклятом, все заботились о его судьбе. А кто-нибудь хоть на миг разве вспомнил про то, что сотворенные имеют душу, что вместе с Гуном в мрак небытия отправляется еще одно существо, то самое, что должно в том невероятном случае, если Проклятый оживет и сумеет встроиться в чужой мир, разыскать его и убить?! Нет, на сотворенного смотрели как на кусок пластика, как на аннигилятор или саркофаг Проклятого, как на любую, даже самую незначительную деталь капсулы. Жители Системы не хотели пачкать рук, не желали быть даже косвенно замешанными в убийстве.

Гун Хенг-Орот боролся за жизнь до последней секунды, он цеплялся за нее как больной, обреченный на смерть и вдруг начавший выздоравливать. Но ему не оставляли ни малейшего шанса.