Защитники   ::   Резанова Наталья

- Но Мохаммед - великий воин. А мавры - это не жалкие тевтоны, рабы и прихлебатели татар. Подумай, завтра, уже завтра все может перемениться.

- Мавры... - пробормотал Альфонс. Воспоминание о брате колыхнулось на дне сознания и пробудило застарелую душевную боль. Бедный Людовик, пламенно благочестивый, чистый, справедливый, воистину святой! Следуя примеру отца, он неустанно искоренял в своем королевстве еретиков, ведьм, иноверцев, но это не могло утолить пыл его сердца. Грезой его жизни был крестовый поход, к нему лишь были устремлены все помыслы Луи. Господи, да все они тогда - и он сам, и юный Шарль, и все рыцари, которых он знал, и все клирики, не исключая Реми - просто бредили походом в Святую Землю, битвами... с маврами... Если бы понимали они, какого благословенного противника знавали они в течение веков, великодушного и вежественного, как мало они его ценили... Но они ничего не знали тогда, пятнадцать лет назад, когда ад вырвался на землю, не знали, что благородным воинским канонам отныне пришел конец, и уповали на сочиненную папой молитву: "De furore tartarorum libere nos, Domine".

От ужаса адского избави нас, Господи...

От ужаса татарского...

Бедный Людовик! Как он мечтал сразиться с маврами! И как он кончил...

Но это было не худшее, что могло с ним случиться.

- Мавры, - продолжал Реми, - как ни погрязли они в поклонстве Магомету и Бафомету, суть истинные рыцари и с пленниками обращаются достойно. А эти дикари самых низкородных ремесленников содержат лучше нас... Или вот этот рифмоплет из Мена со своим романом...

Странно было слышать подобные речи из уст священнослужителя, хотя бы и принадлежавшего некогда к воинствующей церкви. Но тут Альфонс был с ним согласен. Тем более, что угодивший в фавор сочинитель бесконечного "Романа о Великом Хане" своим лизоблюдством вызывал презрение и одновременно зависть у пленников из самых разных сословий.

Но тут огонь в очах Реми погас, он опустил голову.

- Впрочем, что взять с жалкого писаки, когда сам наместник Святого Петра променял Константинов Дар на ханский ярлык...

Реми сник. И правда, к тому времени, когда дикие орды кочевников подошли к благословенной Италии, Инокентий Четвертый уже слишком много знал о монголах, чтобы надеяться на сочиненную им же молитву. И посему, поразмыслив, раб рабов Божьих вспомнил времена бича Божьего Аттилы и почел мудрым откупиться от пришлых варваров, проявив несвойственное ему, но подобающее случаю смирение. Альфонс припоминал слухи, бродившие среди рабов, будто наместник святого Петра даже прошел меж священных костров, не в пример какому-то итальянскому сеньору, в бессмысленной спеси отказавшемуся почтить языческий обряд и изрубленному нукерами перед самым входом в ханскую юрту. И, поступившись гордостью, Иннокентий получил то, чего жаждал более всего на свете, возможно, даже больше, чем спасения души: головы ненавистного императора Фридриха и его отродий, насаженные на копья..

Альфонс не видел расправы со злочастными Гогенштауфенами, но подумал, что и это не самое худшее, что могло с ними случиться.

А могло...

Десять лет он гнал от себя воспоминание, которое из ночи в ночь возвращалось в его кошмары,воспоминание которое сделало из пленного рыцаря раба.

Благородные Монфоры, славные Монфоры... Как ни горько было об этом думать, но разве не были они достойны даже и королевской короны, короны, к которой он, Альфонс, никогда не стремился? И разве не отмеряли они себе мечом того, что служило наградой их доблести? Но Тулуза, обещанная ему Тулуза, благословенная всем, кроме благочестия и верности королю, добровольно выдала хану тех, кто вразумлял ее в этой верности.