Живые мертвецы в Далласе   ::   Харрис Шарлин

Это зависело от силы эмоций, от ясности мысли, даже от погоды. Некоторые были настолько затуманены, что докопаться до их мыслей не получалось вовсе, удавалось разве что ощутить настроение. Я обнаружила, что прикоснувшись к человеку, могу читать его мысли гораздо яснее — та же разница, что между антенной и кабелем. Также оказалось, что если я посылаю «объекту» расслабляющие образы, то могу струиться в его мозгу, как вода.

Самой последней в мире вещью, какую мне хотелось бы видеть, были мысли Элси Бека. Но даже не желая того, я в деталях видела глубоко суеверную реакцию Элси на работающего у Мерлотта вампира, отвращение при воспоминании о том, что я встречаюсь с вампиром, искреннюю убежденность, что откровенный гей Лафайет был позором для всего черного общества. Элси считал, что, как видно, кто-то крепко недолюбливает Энди Бельфлера, раз подложил к нему в машину труп черного гея. Он размышлял, был ли у Лафайета СПИД, и если да, то глубоко ли вирус успел впитаться в автомобиль. Если бы машина принадлежала ему, он бы ее точно продал.

Прикоснись я к Элси — и узнала бы номер его телефона вкупе с размером белья его жены.

Бад Диаборн смотрел на меня как-то странно.

— Вы что-то сказали? — спросила я.

— Угу. Я спрашивал, видела ли ты Лафайета вечером. Он не заходил выпить?

— В свободное время он тут никогда не бывал. — Если честно, я не припомню, чтобы он хоть раз пропускал стаканчик. Впервые я осознала, что если обеденная толпа могла оказаться смешанной, то ночные посетители бара были исключительно белыми.

— Где он проводил свободное время?

— Понятия не имею. — Во всех своих рассказах Лафайет менял имена, дабы защитить невинных. Ну, точнее, виновных.

— Когда ты видела его в последний раз?

— Мертвым, в машине.

Бад раздраженно покачал головой.

— Живым, Сьюки.

— Хм. Кажется… Дня три назад. Он был еще здесь, когда я пришла на работу. Мы поздоровались. Он сказал, что был на вечеринке… — Я попыталась вспомнить его слова. — Точно, в доме, где творятся всякие сексуальные безобразия.

Двое мужчин удивленно уставились на меня.

— Ну, так он сказал. Я не знаю, насколько это правда.

Я почти видела лицо Лафайета, щедро разделяющего со мной непосильную ношу тайны, его настороженно прижатый к губам палец — знак того, что ни места, ни имен он, естественно, не назовет.

— Ты не подумала, что следует кого-либо об этом проинформировать? — Диаборн был поражен.

— Это же была частная вечеринка. С чего бы мне о ней рассказывать?

Но таким вечеринкам не место в их округе. Оба пристально смотрели на меня. Почти не разжимая губ, Бад спросил:

— Лафайет рассказывал тебе, какими наркотиками они пользовались на этом… сборище?

— Нет, ничего такого не помню.

— Это было в доме белого или… черного?

— Белого, — сказала я, надеясь, что сумела скрыть свои эмоции. Лафайет был очень впечатлен местом, где столь экзотически провел время — не тем, что дом был большим или роскошным. Что же его так поразило? Не уверена, что поняла это правильно: Лафайет вырос и жил в бедности, трудно ли его удивить. Но я была убеждена, что речь шла о доме белого. Как бишь он сказал: «Ну и портреты там на стенах: белые, как лилии, и ухмыляются, как аллигаторы». Я не рассказала этого полиции, а сами они больше не спрашивали.

Рассказав, как машина Энди оказалась на стоянке, я вышла из кабинета Сэма и направилась к стенду за стойкой. Я не хотела смотреть на то, что творилось перед входом в бар, а посетителей не было из-за оцепления.

Сэм переставлял бутылки, обмахивая с них пыль, Холли и Даниэль устроились за столиком в углу для курения, и Даниэль зажгла сигарету.

— Как все прошло? — спросил Сэм.

— Ничего особенного.