Жизнь Сурка Или Привет от Рогатого   ::   Покровский Владимир

- Ну-ну, - сказал Василь Палыч. Он к тому времени был заслуженным учителем РСФСР, любил физику и неплохо относился ко мне, потому что я к физике тоже относился неотрицательно.

- Вот, - сказал я. - И едет он со скоростью...

- Сто миллионов километров в секунду! - гаркнул Грузин, Женька Грузинский, долговязый второгодник, хулиган и полный тупица, с которым у меня и в первой жизни и во всех последующих отношения никак не складывались. Честно говоря, я и не рвался.

Класс захохотал (немного подобострастно, как мне показалось). Я понимающе переглянулся с Василь Палычем, сокрушенно вздохнул и скромно заметил;

- Вот древние римляне, они говорили, что игноранция нон эст аргументум. В переводе на русский - если человек дурак и неуч, то это навсегда. Надо бы вам знать, юноша, - милостиво кивнул я остолбеневшему Грузину, - что, согласно Альберту Эйнштейну, я уж не говорю о подозрениях самого Исаака Иосифовича Ньютона, скорость материальных тел ни в коем случае не может превысить трехсот тысяч километров в секунду. Это скорость света, как я только что об этом сказал. Стыдно, молодой человек, в двадцатом веке не знать таких элементарных вещей.

Василь Палыч посмотрел на меня встревожено (начитался умных книг, малыш), класс, в том числе и Неля Певзнер, заинтересовался. Неля Певзнер одна из моих первых любвей, из той жизни, из первой. Во всех последующих жизнях любовные истории меня почему-то не посещали, даже в подростковом возрасте. То есть любовь-то в моей грудной клетке присутствовала, и даже очень интенсивная, но поначалу только в качестве неоформленного желания. Неоформленное желание в конечном счете оформилось, и примерно к четвертой или пятой жизни - не помню точно - выяснилось, что хочу я только Иришку. Но об этом чуть позже.

Дальше я подробно пересказал эйнштейновский мысленный эксперимент с поездом и скоростью света, вывел его знаменитую формулу насчет сокращения расстояния и замедления времени, а закончив, вспомнил отшумевшую уже к тому времени фотографию молодого физика на фоне доски с формулами и принял его позу - сложил руки на груди, чуть откинул голову и победоносно уставился на несколько удивленный класс.

- Пижон! - любовно сказала Марина Кунцман. Она всегда меня поддевала по-моему, она обижалась на меня, ждала от меня чего-то большего.

Я тут же отреагировал:

- По-французски пижон - это голубь. Птица мира, которая любит какать на памятники. Я не люблю какать на памятники. Следовательно, я не пижон.

Класс гыгыкнул. Я не отводил взгляда от Жени Грузинского, он не отводил глаз от меня. Он смотрел угрожающе и почесывал правую скулу кулаком, намекая на то, что после школы меня ждет маленькая экзекуция. Женя редко дрался один, он был длинный, тощий и, в общем-то, слабый, но за ним стояла целая шобла, которая пыталась установить контроль над микрорайоном.

- Пять, - сказал Василь Палыч. - После урока останься, надо поговорить.

Когда все убежали на перемену, а я со своим портфельчиком мялся за спиной Василь Палыча, что-то записывающего в журнал, он, не оборачиваясь, сказал:

- Сирожа, я ведь давно на тебя смотру. Сколько тебе лет, Сирожа?

- Тридцать семь, - честно ответил я. - То есть тридцать семь с половиной.

Василь Палыч сокрушенно цыкнул, вздохнул, тяжело сказал:

- Ладно, иди.

Я так тогда и не понял.

После школы меня, естественно, ждали. Жердь Грузинский и целая куча сосунков с акульими мордами.

По натуре я неагрессивен и нерешителен. Я не то чтобы боюсь драться, просто непроизвольно стараюсь избегать драк. Женька Грузинский расценивал это как слабость, но поскольку я хорохорился, старался меня задавить всегда, и в той, первой жизни и во всех последующих, - потому что хоть я и неагрессивен до патологии, но вообще-то не прогибаюсь.