Золотое побережье   ::   Робинсон Ким Стэнли

И видит сон. Он стоит на берегу моря, а по краю обрыва тянется трасса. Мимо проезжают машины, они двигаются медленно-медленно, и в них сидят его друзья, знакомые, родные. И эти люди держат в руках карту округа Ориндж, и они рвут ее в клочья. И отец, и Хана, и Том, и Таши, и Эйб, и мама, и Сэнди с Анджелой… Джим мечется по берегу, кричит, чтобы они перестали рвать карту, но никто его не слышит. Карта распадается на куски вроде кусков головоломки, только большие, как хорошая пицца, и все они окрашены в бледно-пастельные тона, и все его друзья и родственники берут эти куски и швыряют их, закручивая, в воздух, словно детские летающие тарелки; куски карты летят сперва быстро, потом тормозят, останавливаются и валятся, беспорядочно кувыркаясь, на широкий, как белый свет, пляж. Джим бегает за ними, собирает, а это очень трудно, потому что под ногами рыхлый песок, сверкающий драгоценными каменьями, а потом он становится на колени и пытается сложить огромную головоломку, но нужно очень спешить, времени мало, ведь скоро на пляж нахлынет волна прилива…

Джим дергается и просыпается.

Он встает, теперь у него есть план. Он поедет по сантьягской трассе до Моджеска-Каньона, потом – к дому Ханы, и он возьмет с собой эти страницы, и сядет под эвкалиптами рядом с ее белым гаражом, и будет сидеть там до тех пор, пока она не выйдет из дома или не вернется домой. А потом он уговорит ее прочитать эти страницы, чтобы она сама увидела… то, что увидит. Ну а потом… Потом – как получится. Планировать дальше он не может. Вот такой у него план.

Джим идет в ванну, быстро драит зубы, пару раз проводит по голове гребенкой, отливает, чтобы не выскакивать по дороге, и выходит из квартиры. Это надо же, какая темень! Четыре тридцать утра – ну тогда все ясно. Изо всех времен грамматики самое лучшее – настоящее. Джим садится в машину и выезжает на трассу, но сразу же выясняется, что он впопыхах переврал программу и едет теперь не в ту сторону. На то, чтобы развернуться, уходит уйма времени. Трасса почти пуста, тускло поблескивают под луной магнитные дорожки, светопредставление достигло суточного своего минимума, воздух наполнен прохладой. Джим сворачивает на Чапмэн-авеню; здесь тоже пустынно, над каждым перекрестком подмигивает ярко-желтый глаз светофора. Мимо темных автостоянок, мимо темных «Пышных пышек», построенных на костях эль-моденской начальной школы, мимо квакерской церкви, вверх, по темным холмам. Теперь на сантьягскую трассу, под голубой свет ртутных ламп; стелющийся под колеса бетон тоже становится голубым. Темные склоны холмов, словно небо – звездами, усыпаны уличными фонарями. И – запах шалфея в рвущемся сквозь окно воздухе. Он сворачивает с трассы, плавно спускается по огромной бетонной загогулине. Все ближе и ближе объятие холмов, и скоро можно будет прикоснуться к земле. Он почти у цели.