Зверь с той стороны   ::   Сивинских Александр

В возникшем на месте двери глубоком как колодец проёме стоял кто-то, серебристый от шеи до паха, и Лехиным голосом истошно вопил: Серый-серый-серый! А-а-а! Наверно, обеспокоено подумал Серый, это всё-таки брателло. Ветровка его и голос вроде его. Вот только что с ним случилось? Вниз от блескучего кокона курточки брателлы Лёхи просто не было, а было что-то ветвящееся десятками тонких грязно-зелёных прутиков, пребывающих в беспрестанном движении. И вверх от курточки Лёхи не было тоже. Только крик. Се-ерый! Се-ерый! Серы-ы-ы… Брателло! Та-а-а-ам!

Серый сделал ещё один шаг, переступил границу кабинета… и сразу стало легче. Брат приобрёл нормальный вид — серебристая ветровка, камуфляжной расцветки широкие штаны, испуганная, но бесконечно родная рожа.

— Чё ты орешь? — встряхнул Серый Леху. — Чё, ну?!

— Там тетка. В окошке тетка. Большущая. Страшная. Бля, брателло, здесь же третий этаж, как она могла, а? Брателло, надо сваливать!

— А ну, глянем, — сказал Серый. Ему было стыдно за себя ("Чё я, дряни какой-то надышался у Клауса, что ли?", — думал он), и он желал реабилитироваться. Перед братом. А в первую очередь перед собой.

— Дурак, не ходи туда. Отсюда гляди. Вон, — махнул рукой Лёха. — Третье от нас окошко. Не, не — второе! С-с-сучка… Всё ещё тута!

Серый присмотрелся — и попятился. За стеклом маячило бледное, серо-свинцовое женское лицо, словно бы подсвеченное изнутри мертвенным, серым же. Огромные чернильные глаза, гладкие чёрные волосы, зеленовато мерцающие зубы. Просвечивающие сквозь кожу тонкого с небольшой горбинкой носа червеобразные каналы ноздрей. Вишнево-чёрные губы — плоские, как раздавленные. Лицо, превосходящее размерами обычное человеческое раза в два, то приближалось, растекалось по стеклу жирным пятном — и стекло делалось мутным, то отдалялось — и становилось видно колыхание рваных сизых тряпок, вырастающих из затылка и короткой, жестоко разодранной шеи. Худые ломаные пальцы без ногтей елозили по раме, отбивая неприятный ритм, созвучный с заклинаниями Клауса, и плохо закрепленное стекло глухо дребезжало.

— Белая Баба, — выдохнул Серый. — Молитву читай, Богородицу!

— Богородица Дево, радуйся… — начал Лёха торопливо, но вдруг сбился: — Э, брателло, фиг там! Богородица — бесполезняк, отвечаю! Блин, это не Белая Баба! Она же на Троицу вылетает. А щас! До Троицы ещё… Это же дьяволица к Клаусу прилетела! — осенило его вдруг. — Тикать надо! — взвизгнул он.

Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приобщиться к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средство прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, другой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, перелетая через три ступени.

Вслед им неслось и неслось унылое:

— …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…

Дневник Антона Басарыги. 2 мая, пятница .



Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит — непередаваемая. Родственники ещё поутру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый состав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно — почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной программе мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался стеречь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину — когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финансовый отчет.

В начале месяца.

Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.

Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин-на-Саране. Сарана — река, Сарацин — незнамо кто.