Зверь в чаще   ::   Джеймс Генри

Стоило ей заговорить, и он понял, что до сих пор она сознательно не касалась этой темы, надеясь, что и не придется коснуться, – деликатность, глубоко его тронувшая, когда несколькими минутами позже он смог по достоинству ее оценить. Так или иначе, слова Мэй Бартрем все прояснили, утраченное звено нашлось – то самое звено, которое Марчер с таким загадочным легкомыслием ухитрился потерять.

– Знаете, вы однажды рассказали мне кое-что о себе, я запомнила наш разговор и потом часто-часто думала о вас. День был немыслимо душный, и мы по заливу отправились в Сорренто подышать прохладой. Вы сказали мне это на обратном пути – мы сидели под тентом на палубе и наслаждались ветерком. Не помните?

Он не помнил и был удивлен еще больше, чем сконфужен. Но важнее было другое: речь, несомненно, шла не о «признании в нежных чувствах». У женского тщеславия долгая память, но Мэй Бартрем не собиралась взыскивать с него за какой-то комплимент или бестактность. Будь на ее месте другая, иного склада женщина, Марчер, возможно, даже испугался бы – вдруг ему собираются напомнить о совсем уже дурацком «предложении». А сейчас, признавая, что начисто забыл, он ощущал это как потерю, не как выигрыш, сразу уловив скрытую значительность ее слов.

– Пытаюсь вспомнить, но не могу. Хотя и не забыл того дня в Сорренто.

– Не уверена в этом, – помолчав, заметила Мэй Бартрем. – И даже не уверена, надо ли мне хотеть, чтобы вы вспомнили. Ведь это ужасно – насильно возвращать человека к тому времени, когда он был на десять лет моложе. Если вы уже переросли это – что ж, тем лучше.

– Если не переросли вы, почему должен был перерасти я? – спросил он.

– Не переросла себя, какой была тогда? Вы это хотите сказать?

– Нет, меня, каким был тогда я. Что ослом, это ясно, – продолжал Марчер, – но вот какого сорта? Вы ведь имеете в виду что-то определенное, так уж скажите мне, не оставляйте в неведении.

Она все еще колебалась.

– Но если вы уже совсем не такой?…

– Тем легче я перенесу ужасную правду, Впрочем, скорее всего, такой же.

– Скорее всего. Хотя, пожалуй, – продолжала она, – вы бы тогда помнили. Само собой, мое впечатление о вас совсем не совпадает с вашим уничижительным определением. Покажись вы мне глупым, – пояснила она, – я сразу бы забыла обо всем. Это касалось вас. – Она подождала, как бы давая ему время вспомнить, но он ответил ей непонимающим взглядом, и тогда она сожгла свои корабли: – Оно уже случилось?…

И тут в его сознании словно вспыхнул свет; Марчер продолжал пристально смотреть на нее, а кровь медленно приливала к его лицу, опаленному догадкой.

– Значит, я сказал вам?… – И не договорил – что, если он ошибается, если понапрасну выдает себя?

– Это касалось вас и не могло не запомниться, если, конечно, запомнились вы сами. – Она опять улыбнулась. – Поэтому я и спрашиваю: то, о чем вы говорили, уже произошло?

Да, теперь Марчеру все было ясно, но он не мог опомниться от удивления, онемел от неловкости. И видел: заметив его смущение, она огорчилась, словно, напомнив ему о прошлом, совершила бестактность. Но уже через несколько секунд он понял: при всей неожиданности вопрос ее не был бестактен. Более того, едва Марчер пришел в себя от легкого остолбенения, как, неведомо почему, почувствовал сладость причастности Мэй Бартрем. Она одна делит с ним это, делит уже столько лет, меж тем как сам он непостижимым образом запамятовал, что когда-то шепнул ей свою тайну. Не удивительно, что их встреча не была встречей посторонних людей!

– Полагаю, – сказал он наконец, – мне понятно, о чем вы говорите. Только, как это ни дико, у меня совершенно выпало из памяти, что в своей откровенности с вами я зашел так далеко.

– Наверное, потому, что очень многих посвящали в это?

– Никого не посвящал. Ни единой души с тех пор.

– Значит, я одна знаю?

– Одна на целом свете.