334   ::   Диш Томас Майкл

Дама подняла взгляд на Берти; тот же мрачно пялился на репродукцию давидовской “Смерти Сократа” у себя в учебнике. Дряблые губы изобразили подобие улыбки.

— Учитесь? — поинтересовалась она.

— Угу, именно что. Учусь.

— Это хорошо. — Она извлекла изо рта, как термометр, бледно-зеленую оралинину и глянула, сколько осталось от стандартных десяти минут. Губы, не переставая улыбаться, поджались плотнее, будто бы дама замышляла некую шутку, приберегала напоследок, для пущей убойной силы. — Учиться, — в конце концов произнесла она (казалось, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть), — это полезно.

Снова включилось радио, с новым “фордовским” рекламным роликом, одним из любимых у Берти — таким легкомысленным и в то же время таким веским. Ну нет чтоб старая ведьма заткнулась, и так еле слышно.

— Теперь без образования никуда.

Берти ничего не ответил. Она решила попробовать иначе.

— Эти ступени, — произнесла она.

— Что ступени? — раздраженно поднял Берти взгляд от учебника.

— Что? Он еще спрашивает! Лифт не работает уже, наверно, месяц. Вот что. Месяц!

— Ну?

— Ну так почему бы лифт не починить? А попробуй только обратиться в жилконтору, чем все кончится? Ничем, вот чем.

Иди, шнурки от сапог прогладь — вот что ему хотелось ответить. Ишь, выступает — можно подумать, всю жизнь в кооперативе каком-нибудь прожила, а не в трущобах этих федеральных, вытатуированных у нее во все лицо. По словам Милли, во всем районе лифты не работали какой там месяц — годы.

С гримасой отвращения он сдвинулся к стене, освобождая старой даме проход. Та поднялась на три ступеньки, пока лица их не оказались вровень. От нее разило пивом, мятной жвачкой и старостью. Старух и стариков Берти терпеть не мог. Он терпеть не мог их морщинистые лица и сухую, холодную на ощупь плоть. Это из-за того, что так полно старух и стариков, Берти Лудд не мог жениться на девушке, которую любил, и завести свою семью. Несправедливо, черт побери.

— О чем читаете?

Берти опустил взгляд на репродукцию. Он прочел подпись, которой раньше не читал.

— Это Сократ, — произнес он, смутно припоминая что-то из прошлогоднего курса по истории цивилизации. — Это картина, — пояснил он. — Греческая картина.

— На художника учитесь? Или еще на кого?

— Еще на кого, — огрызнулся Берти.

— Вы ведь молодой человек Милли Хольт, так? — Берти не ответил. — Ждете, когда она вернется?

— Что, ждать уже запрещается?

Старая ведьма разоржалась прямо ему в лицо, и это было все равно, что сунуть нос в дохлую манду. Затем, ступенька за ступенькой, она одолела следующий пролет. Берти попытался не оборачиваться ей вслед, но у него не получилось. Глаза их встретились, и та снова принялась ржать. В конце концов он был вынужден спросить у нее, что такого смешного.

— Что, смеяться уже запрещается? — отпарировала она, и в ту же секунду смех обратился в хриплый кашель, ну прямо из минздравовского ролика о вреде табака. Уж не курящая ли она, мелькнула мысль у Берти. По возрасту вполне может быть. Отец Берти — уж лет на десять точно ее моложе — курил всегда, если только удавалось разжиться табаком. Берти считал это лишней тратой денег, отвратительной, но в меру. Милли же, с другой стороны, на дух не выносила курящих, особенно женщин.

Где-то со звоном разлетелось стекло, и где-то принялись палить друг в друга дети — “Бах! Ба-бах! Тра-та-та!” — и попадали с воплями, играя в партизанскую войну. Берти глянул в бездну лестничного колодца. Далеко внизу на перилах появилась чья-то рука, помедлила, исчезла, снова появилась, приближаясь. Пальцы казались тонкими (как у Милли), и вроде бы на ногтях блестел золотой лак. Трудно сказать, в потемках-то и с такой высоты.