FLATUS VOCIS   ::   Rustamov Farsi

А что, позвольте спросить, хорошего может выйти из-под конского хвоста? Гармония? Mать ее ити! Семейная идиллия?

Иван Антонович засыпал, утомленный своей безучастностью к тому, чего не было возможности не слышать. И последняя ясная мысль одиноко тонула в безответности одолевавших его снов: «Как часто мы думаем, что их страсти – не более чем шум за нашими стенами».



14

Ночь становилась пепельной. В комнате напротив изможденная студентка театрального училища уже который час билась над пространным монологом, написанным с нетерпимой для наших дней патетикой, верно, каким-нибудь очкариком со сценарного отделения.

– «… Когда б мы знали, что кошмары снов лишь зеркало безвольного мечтанья, которому мы предаемся наяву столь безрассудно, мы б собственную жизнь не разменяли на тысячи грошовых представлений. Когда б мы в умиленье на своих руках не замыкали, нам словно в дар преподносимые оковы, вовек бы не узнали разочарований. Тогда б мы от страстей порочных не стали выжигать больную душу дурными снами и кошмаром ночи. Но ч-ч-ч…! Облако, локон, клок волос, время, сшитое из лоскутов, появилось, надсекая, подобно лучу. Минута, век иль вечность?…»

Ивану Антоновичу снился сон, будто лежал он бездыханно на каменном столе. Какой-то смуглый человек пометил левый бок ему чернилом. Другой надрезал кремневым ножом и устремился прочь. Вослед ему летели камни. Каждый из стоявших вокруг людей стал погружать свои руки в образовавшуюся рану и доставать из нее окровавленную плоть.

Быть может от дурацких причитаний актрисы за стеной сон Ивана Антоновича стал перенимать этот кошмарный псевдошекспировский ритм.

И видели закрытые глаза, как сердце омывают пальмовым вином. Затем его берут и разрезают, на сотни лоскутов, которые сшивают в один ковер.

Иван Антонович узнал тарихевтов, тех, что изготовляли мумий из умерших. «Так я умер? Откуда ж этот страх? Полно! Все глупый сон! Египет, Нил и пирамиды. Какая нескончаемая радость, что это просто глупый сон!»

Вот и ковер дошит, и тарихевты его берут за каждый из углов. Внезапно! Начинают! Трепать! Его! Бешено! Бешено! Словно! В нем! Завелись! Черви! Словно! Их! Хотят! Выбить! Как пыль!

Взрыв расколол огромный дом. Все зарево огня и крик соседей, и пробужденье тех, кто чудом уцелел.



15

– Госпиталь. Капитель. Капут. Гитлер капут! В белом капоре… Гитлер с отвисшею челюстью… пускает изо рта в небо радужные пузыри… на забаву розовощекой немецкой детворе.

– Капельницу в шестую!



16

– Так ей, внучек, кесарево сечение делали! – шептала бабуся голосом кухонного диссидента брежневской поры.

– Кесарю кесарево, – бодро подхватил студент-посетитель.

– Что-что? – переспросила бабуся.

– Aut Caesar, aut nihil. – уточнил студент, после чего разговор поколений ладиться как-то перестал.



17

Голова раскалывалась сотнею «герник». Губы иссохлись, словно изрезанные кракелюром полотна Джошуа Рейнолдса. Ощущение боли медленно начинало пробуждать сознание. Сквозь гул в ушах пробивалась назойливая трескотня соседей по палате.

– Ты пойди ему, как его, вчерашнему, Ивану капельницу-то поправь! Того и гляди отвалится.

– Это дело врачей. Я туда лезть не стану.

– Дело врачей! Дело врачей! Сталин бы тебе показал «дело врачей»! Он бы вам всем показал! Лоботрясы!…

– …Шинкевич то, хирург, так ведь гражданство уже израильское получил, а все наших режет. Эдак, изведут иуды нашего брата, верное дело изведут…

– Мужики, отгадайте ка загадку! Какие доски покупает еврей?

– Пфф…?

– Обрезные.

– Га…га…га…

– Гробовые он вам доски покупает! – буркнул лежавший у окна казачок, которого намедни выпороли на кругу за то, что он уснул в окопе во время учения потешных полков. – Рассея объермолилась, а им дуракам гоготно! Супостаты!

Казачок был щуплый и очки имел толщиною c полевой бинокль, но бузотерства был отменного.