Овечья шкура   ::   Топильская Елена

Сейчас объявят перерыв на обед, потом кадровик зачитает никому не интересные приказы, которые все равно разошлют ознакомиться по районам; потом кто-то из любимчиков руководства будет вяло делиться опытом. А затем все следователи, чертыхаясь про себя, разъедутся по своим районным прокуратурам, и будут сидеть допоздна, наверстывая потерянное время…

Все шло по плану. Наконец гул голосов усилился и захлопали откидные стулья — это следственный корпус Петербурга был отпущен, по выражению кадровика, отставного вояки, — “покурить и оправиться”.

Я не курю, но из солидарности с другом и коллегой Горчаковым потащилась под лестницу — постоять рядом с курильщиками. Как назло все, с кем мне хотелось бы перекинуться парой слов, злостно травили себя никотином. Пришел туда и Никита Владимирович, и, затянувшись сигаретой, позлословил относительно падения умственного потенциала следственных работников.

— Вы, господа, базар-то фильтруйте, прежде чем написать постановление о производстве экспертизы, — изысканно пустив колечко дыма, усмехался он. — Мне вчера коллега Панов жаловался, что ему по упавшему с высоты предложили указать, в какой позе потерпевший находился в момент отрыва от крыши. Такой вопрос, господа, был бы уместен, если бы столкнул бедолагу сам Панов. Между прочим, коллега вчера бегал по моргу, тряс постановлением и кричал: “А я видел?!”.

— Фигня, — вмешался долговязый следователь Каравашкин, из пригородного района, — мне вот тут зональный велел по неопознанному трупу поставить вопрос, может ли эксперт по расположению внутренних органов высказаться о расовой принадлежности трупа.

Услышав это, Пилютин подавился очередным колечком дыма, и даже не стал комментировать. К нам постепенно подтянулись другие следователи, желавшие скоротать время в приятной беседе, и у меня от высокой концентрации дыма защипало глаза.

— Как вы можете эту пакость глотать, да еще и за свои деньги, — поморщилась я, утирая скупую слезу.

— Ох, не говорите, Мария Сергеевна, — отозвался галантный Пилютин, смяв окурок и озираясь в поисках урны, — а что делать? Равноценной замены этому антидепрессанту человечество еще не придумало. Хотя начальство развернуло беспрецедентную пропагандистскую кампанию…

Горчаков заметил, что кампания эта опорочена на корню.

— Видел я у вас в бюро, — сказал Лешка, — как старый курильщик, эксперт Каландадзе, читал лекцию о вреде курения некурящим медсестрам отдела, смоля при этом цигарку.

Пилютин наконец нашел закуток, куда можно было сунуть окурок, не мучаясь угрызениями совести, и поманил меня за угол.

— Мария Сергеевна, хочу попросить вас о помощи.

— Я к вашим услугам, Никита Владимирович.

Сказала я это искренне, поскольку к Пилютину относилась с большой симпатией. Мы часто вместе дежурили, и я всегда радовалась, видя в графике его фамилию: работать с ним было одно удовольствие, со своим делом он справлялся быстро, четко и качественно, никогда не ныл, неизменно был спокоен и приветлив, и плюс ко всему имел еще одно немаловажное достоинство — его литературные вкусы полностью соответствовали моим. Так что наши совместные дежурства носили то чеховский, то купринский оттенок, а порой были отмечены поэзией Маяковского.

Пилютин вздохнул и машинально достал из кармана пачку сигарет, но, спохватившись, что мы уже отошли от курилки, засунул курево обратно.

— У моих знакомых пропала дочка, — начал он, глядя в сторону.

— И не нашли? — сочувственно спросила я.

— Нашли, — он помялся. — Нашли через три дня, в лесопарке. В пруду.

— Утопление?

— В том-то и дело. Танатологи поставили “утопление”, а прокуратура в возбуждении дела отказала.

— А я-то чем могу помочь, Никита Владимирович?

— Понимаете, девчонка домашняя. Между прочим, моя крестница.