Арчибальд и массы   ::   Вудхауз Пэлем Гринвел

Если ей придет в голову сочетание слов «основные основы принципов дистрибуции», она удерживаться не станет. Гораздо вероятней, что его обратили речи Мидоуса.

Как бы то ни было, к концу второй недели племянник мой стал другим человеком. Поскольку от этого он погрустнел, Аврелия быстро заметила неладное. Однажды, когда они танцевали в «Крапчатой уховертке», она прямо сказала, что он похож на недоваренную рыбу.

— Прости, старушка, — отвечал Арчибальд. — Я думаю о положении в Боттлтон-ист.

Аврелия на него посмотрела.

— Арчибальд, — предположила она, — ты выпил.

— Ну что ты! — возразил он, — Я размышляю. Посуди сама, мы тут танцуем, а они?

Разве можно танцевать, когда эти самые условия дошли бог знает до чего? Сталин танцует? Макстон танцует? А как насчет Сидни, лорда Пасфилда?

Аврелия не поддалась.

— Что на тебя нашло? — опечалилась она. — Такой был веселый, смотреть приятно, а сейчас туча тучей. Изобразил бы лучше курицу.

— Разве можно изображать кур, когда страдалец пролетариат…

— Кто?!

— Страдалец пролетариат.

— Это еще что такое?

— Ну… сама понимаешь… Страдалец. Пролетариат.

— Да ты его не узнаешь, если тебе его подать в белом соусе!

— Что ты, узнаю, Мидоус мне все объяснил. Вот, посмотри: одни (скажем, я) бесятся с жиру, а другие (это массы) сидят без хлеба. Им очень плохо, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Может, до завтра проспишься… Кстати, куда мы завтра идем?

— Прости, старушка, — смутился Арчибальд, — я как раз собирался в Боттлтон-ист, к этим самым массам.

— Вот что, — сказала Аврелия, — завтра ты придешь ко мне, изобразишь курицу.

— Разве сэр Стаффорд Криппс изображает всяких кур?

— Не придешь — все кончено.

— Ты понимаешь, массы…

— Хватит, — холодно сказала Аврелия. — Кажется, все ясно. Если ты завтра не придешь ко мне, можешь искать другую невесту. Я не капризна, не строптива, но в жизни своей не выйду за городского сумасшедшего.

Однако племянник мой решил, что идти надо. Когда он излагал свои мысли Мидоусу, тот сурово заметил:

— В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ.

— Да уж, как не быть, — печально произнес Арчибальд. — Вообще-то лучше бы кто другой… Ну ладно. А вот напиток — вылейте. Бывает время, когда нужно что-то покрепче.

— Скажите, докуда лить, товарищ.

— Главное, поменьше содовой.

Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он, как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка какая-то!

Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети в немыслимом количестве не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно похоже на бал в Национальном клубе либералов.

Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить страдальцев, и решил их утешить, хоть бы что. Где-нибудь, думал он, да затаилось голодное дитя. И впрямь, когда он свернул в проулок, там обнаружился мальчик, подкидывавший ногой консервную банку. Лицо его было угрюмо, манера мрачна и сдержанна. Строго говоря, он не плакал; видимо, отдыхал.

В мгновение ока племянник схватил его за руку и втащил в булочную, а там, купив хороший хлеб, сунул ему, сердечно прибавив:

— Хлеб.

Мальчик попятился и стал еще мрачнее.

— Даром, — заверил Арчибальд. — От меня. Я-тебе-дарю. Хлеб. Хороший.

Нежно погладив мальчика по головке, он поспешил уйти, опасаясь благодарности, но через два шага что-то твердое угодило ему прямо в макушку. Подумав о молниях, крышах и взрывах, он заметил, что вблизи, по канаве, катится злосчастный хлеб.

Заметим, что мальчик рассердился. Сперва он подумал, что племянник мой не в себе, но, увидев на полке шоколад, конфеты и жвачку, немного ожил.