Ожерелье королевы   ::   Леблан Морис

— Если он не мог открыть окно, он сам влез в форточку.

— Невозможно. Она слишком мала для того, чтобы в нее можно было влезть.

— В таком случае, это не был взрослый человек. Не говорили ли вы, что у вашей подруги был сын?

— Действительно, у нее был сын… его звали Раулем.

— Весьма возможно, что этот самый Рауль и совершил кражу.

— Какое же у вас доказательство?

— В доказательствах нет недостатка. Например… — он немного подумал и снова продолжал: — Например, этот мостик… Нельзя допустить, чтоб ребенок принес и отнес его обратно так, чтоб этого не заметили. Он должен был взять то, что было у него под рукой. В комнате, которая служила вашей подруге кухней, были, наверно, полки?

— Да, несколько, я помню.

— Надо было бы убедиться в том, что эти полки просто лежали на своих подставках. В противном случае мы могли бы думать, что ребенок их выдернул и потом связал их одна с другой. Может быть, если там была печь, нашли бы и железный прут, которым он должен был воспользоваться для того, чтоб открыть форточку.

Граф вышел, не говоря ни слова; на этот раз присутствующие были убеждены в том, что предположения Флориани были правильны. Он говорил настолько убежденно, что все верили ему так, как будто он рассказывал о происшествии, в достоверности которого никто не сомневался.

Никто не удивился, когда, возвратившись, граф сказал:

— Конечно, это ребенок, это, наверное, он… Я видел доски… железный прут…

— Вы хотите сказать, что это скорее его мать, — воскликнула графиня. — Она одна виновна, она, конечно, заставила своего сына…

— Нет, — возразил Флориани, — его мать здесь ни при чем.

— Не может быть! Они жили в одной комнате, и ребенок не мог этого сделать без ее ведома.

— Все произошло ночью в соседней комнате в то время, как мать спала.

— Но ожерелье? — сказал граф. — Его бы нашли в вещах ребенка?

— Он выходил из дому. В то самое утро, когда вы застали его за перепиской, он только что вернулся из школы, и полиция, может быть, напала бы на более верные следы, произведя обыск в его рабочем столе, между учебными книгами, чем взводя напрасное обвинение на невинную мать.

— Хорошо, но эти две тысячи франков, которые Генриетта получала каждый год, разве это не доказательство ее участия в преступлении?

— Если бы она была сообщницей, разве она благодарила бы вас за эти деньги? И затем, разве за ней не следили? Между тем ребенок был вполне свободен, ему не стоило никакого труда добежать до соседнего города, сговориться со скупщиком и отдать ему за бесценок один или два бриллианта с условием, чтобы деньги были отправлены из Парижа.

Рассказ произвел на графа и на всех присутствующих неприятное впечатление. Граф притворно засмеялся.

— Все это так остроумно, что я в восхищении. Поздравляю вас!..

— Да нет же! — воскликнул Флориани. — Я слежу за событиями: мать заболевает, всевозможные ухищрения делаются сыном, чтобы продать драгоценные камни и спасти ее. Болезнь осложняется. Она умирает. Проходят годы. Мальчик растет и становится мужчиной. Тогда — на этот раз я признаю, что моя фантазия разыгрывается, — предположим, что он встречает тех, кто подозревал и обвинял его мать… Какой жгучий интерес представляет подобная встреча в старом доме, где произошла драма?



V. КТО ЖЕ ВЫ?

Эти слова были произнесены среди общего молчания: на лицах супругов Сибизов появилось растерянное выражение.

— Кто же вы? — спросили они оба разом.

— Я? Флориани, которого вы встретили в Палермо и которого вы приглашали к себе уже несколько раз.