Емельян Черноземный   ::   Катаев Валентин Петрович

 – Не жить мне, товарищ барин, без зачета! Оно, конечно, может которым городским ты и поставишь зачет. Может, у которых городских полные книжки зачетов. Нешто за городскими угоняешься? Деревенские мы. Темные. От сохи, значит. И-и-х! Конечно… Может, я три дня не емши! Может, мне некуда головушку свою приклонить, может, я под мостами ночую да на березовой коре бином Ньютона щепочкой выковыриваю? Эх, сглодал меня, парня, город! Не увижу родного месяца! Распахну я пошире ворот, чтоб способнее было повеситься!

Емельян Черноземный опытным жестом накинул на шею веревку и, рыдая, продолжал:

– Был я буйный, веселый парень… Золотая была голова… А теперь пропадаю, барин, потому – засосала Москва. И-и-эх-х!… Пропадет, барин, самородок!…

– Вы не сделаете этого! – воскликнул профессор, обливаясь холодным потом.

– Изделаю, – тихо сказал Черноземный, осторожно раскачивая ногами стул.

– Давайте зачетную книжку! – прохрипел профессор Доадамов.

Следующий визит Емельяна Черноземного был в редакцию толстого журнала «Красный кирпич».

Раздвинув богатырскими плечами кучу бледно-зеленых молодых людей, Емельян Черноземный бодро вошел в кабинет редактора и остановился перед столом.

– Чем могу? – спросил бритый редактор.

– Демьяна Бедного знаешь? – коротко спросил Емельян.

– Знаю, – нерешительно сознался редактор, высовывая голову из вороха непринятых рукописей.

– Максима Горького знаешь?

– Знаю.

– Емельяна Черноземного?

– Зн… То есть н-не знаю…

– Не знаешь? Так сейчас узнаешь!

Емельян Черноземный высморкался в толстовку и быстро вынул из-за пазухи рукопись.

– Коли не знаешь, тады слухай: Эх, сглодал меня, парня, город, Не увижу родного месяца, Распахну я пошире ворот,

Чтоб способнее было повеситься!

– Приходите через две недели, – сказал редактор устало. – Впрочем, стихи, вероятно, не подойдут…

Емельян Черноземный поставил перед собой бутылку водки и тяжело вздохнул.

– Не подойдут? Тады буду пить, покедова не подохну. И-эх! Оно, конешно, может, которые городские парни завсегда свои стихи печатают. Нешто за городскими угоняешься? А мы что?! Мы ничего! Мы люди темные, необразованные. От сохи, значит, от бороны. Был я буйный, веселый парень… Золотая моя голова… А теперь пропадаю, барин, потому – засосала Москва… Под мостами, может, ночую… На бересте, может, гвоздиком рифмы царапаю… И-иэх-х!

С этими словами Емельян Черноземный быстро забил в стенку редакторским пресс-бюваром гвоздь, привязал веревку и сунул свою голову в петлю.

– Остановитесь! – закричал редактор.

– Руп за строчку, – тускло возразил Емельян Черноземный. – И чичас чтоб!

– Берите! – прохрипел редактор. – Принимаю. Контора открыта до двух. Не опоздайте…

Следующий визит Емельяна Черноземного был к Верочке Зямкиной.

– Здорово, девка! – сказал Емельян Черноземный, входя в комнату. – Придешь ко мне, что ли ча, ночью на сеновал, Сретенка, Малый Желтокозловский переулок, дом восемь, квартира четырнадцать, звонить четыре раза, спросить товарища Мишу Тарабукина (а Емельян Черноземный – ефто мой литературный ксюндоминт)? Али не придешь?

– Вот еще! Какие слова говорите, товарищ! – вспыхнула Верочка Зямкина, роняя «Физику» Краевича на пол. – Мне даже очень странно слышать это, тем более что сегодня вечером мы условились с Васей Волосатовым идти на «Человека из ресторана», так что всякий посторонний сеновал решительно отпадает…

– Так не придешь?

– Не собираюсь…

– Не собираешься? Тады так! Оно конешно.