Как мы писали роман   ::   Джером Джером Клапка

Она никогда не возражала. Казалось, у нее нет ни о чем собственного мнения. Она принимала наши распоряжения без комментариев и выполняла их с педантичной точностью и явным отсутствием чувства ответственности за результаты. Это вносило в наше домашнее законодательство атмосферу воинской дисциплины.

На этот раз она спокойно слушала, пока ей разъясняли изложенный Мак-Шонесси способ разжигания огня. Когда Этельберта кончила, Аменда просто спросила:

— Вы хотите, чтобы я разжигала огонь этим способом?

— Да, Аменда, отныне всегда разжигайте огонь этим способом, прошу вас.

— Хорошо, мэм, — ответила Аменда с полным равнодушием, и в тот вечер на этом дело кончилось.

Войдя в столовую на следующее утро, мы нашли стол очень мило сервированным, но завтрака на нем не было. Мы стали ждать. Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут. Тогда Этельберта позвонила. В ответ на звонок явилась Аменда, спокойная и почтительная.

— Известно ли вам, что завтрак нужно подавать к половине девятого, Аменда?

— Известно, мэм.

— А известно ли вам, что теперь уже почти девять часов?

— Да, мэм.

— Так что же, завтрак еще не готов?

— Нет, мэм.

— А он будет готов когда-нибудь?

— По правде сказать, — ответила Аменда задушевно-откровенным тоном, — не думаю, чтобы он изготовился.

— В чем же дело? Уголь не загорается?

— Да нет. Загораться-то он загорается. — Почему же вы не готовите завтрак?

— Потому что стоит мне отвернуться, как он гаснет. Аменда никогда не высказывалась по собственному побуждению. Она отвечала на заданный вопрос и тут же умолкала. Не будучи еще знаком с этим ее свойством, я как-то крикнул ей вниз на кухню и спросил, знает ли она, который час. Она ответила: «Да, сэр», — и скрылась в глубине кухни. Спустя полминуты я снова обратился к ней. «Аменда, минут десять тому назад я вас просил, — с укоризной заявил я, — сказать мне, который час». — «Неужто? — любезно ответила она. — Простите, пожалуйста. А я подумала, что вы просто спрашиваете меня, знаю ли я, который час. Теперь половина пятого».

Но вернемся к вопросу о завтраке. Этельберта спросила, пробовала ли Аменда еще раз разжечь огонь.

— О да, мэм, — отвечала служанка. — Я пробовала четыре раза. — Потом она бодро добавила: — Я попробую еще раз, если вам угодно, мэм.

Аменда была самой покладистой служанкой из всех, кому мы когда-либо платили жалованье.

Этельберта заявила, что намерена сама спуститься на кухню, чтобы развести огонь, и велела Аменде следовать за нею и наблюдать. Эксперимент заинтересовал меня; я тоже последовал за ними. Этельберта подоткнула подол и принялась за дело. Аменда и я стояли рядом.

Спустя полчаса Этельберта — раскрасневшаяся от жары, измазанная и несколько обозленная отказалась от борьбы. Плита же по-прежнему сохраняла цинично холодный вид, с которым приветствовала наше появление.

Тогда сделал попытку я. Старался я изо всех сил. Я горел желанием добиться успеха. Прежде всего, мне хотелось позавтракать. Во-вторых, я хотел иметь право говорить: «А у меня вышло!» Мне казалось, что всякий человек вправе гордиться, если ему удастся разжечь огонь, когда топливо уложено таким образом. Разжечь огонь в плите даже при обычных обстоятельствах отнюдь не легкое дело. А разжечь его, строго придерживаясь правил Мак-Шонесси, казалось мне подвигом, о котором приятно будет вспомнить. Я мечтал — если только мне удастся добиться успеха — обойти соседей и похвастаться перед ними.

Однако успеха я не достиг. Я поджег многое, включая кухонный коврик и кошку, которая вертелась поблизости и что-то вынюхивала, но топливо внутри плиты казалось огнеупорным.