Максим Перепелица   ::   Стаднюк Иван Фотиевич

Пришлось обратиться к своим малолетним друзьям – хлопчикам.

Решено – сделано. Вышел я на улицу, заложил пальцы в рот, свистнул три раза. Вначале собаки по всему селу загавкали, потом хлопчики-подростки начали сбегаться.

Поставил я хлопчикам задачу, для верности дал на каждых трех по значку «Готов к санитарной обороне» (благо, завезли их дюжину в нашу лавку, и я оптом ку­пил), и машина закрутилась.

Через полчаса во рву за колхозным огородом появи­лась гора тыкв. На каждой я выцарапал ножом соответ­ствующую надпись, и ребята начали разносить по селу гарбузы, развешивая их на воротах адресатов.

А я – руки в брюки, папиросу в зубы – и следом. Надо же посмотреть, как хлопчики выполнили мое за­дание.

Иду по улице, важный, задумчивый, вроде мне и дела нет до всего, что вокруг делается. Вижу, у ворот двора тракториста Миколы Поцапая собралась толпа хлопцев и девчат. Хохочут все. Только подхожу к ним, как из калитки сам Микола показывается. Разодетый, в сапогах хромо­вых, чуб из-под кепки ниже уха спадает.

– Над чем смеемся? – добродушно спрашивает Микола и затягивается дорогой папиросой. И вдруг он увидел на своих воротах тыкву. Как коршун на куропатку, бросился на нее. Сорвал и смотрит, точно на гадюку. А на тыкве нацарапано: «Парубку Миколе Поцапаю от Маруси Козак».

– Чего ржете?! – сердито спрашивает Микола. – Не видите – мать повесила сушиться!

– А надпись тоже мать сделала? – поддеваю его.

– Та то куры поклевали, – все еще не сдается Микола. Тут всех хватил такой приступ смеха, что я даже ис­пугался. Вижу – Василинка Остапенкова, невеста Сте­пана Левады, так хохочет, даже руками за голову дер­жится и к земле приседает.

– Ты подумай, какие грамотные куры! – давится она от смеха.

– И чего тем девчатам треба, – сочувственно замечаю я, глядя на Миколу, и обращаюсь к девчатам. – Вы по­смотрите на него! Гарный, як намалеванный. С его лица воду можно пить! А она ему – гарбуза.

Опять хохот. А Микола изо всей силы тыквой о землю.

Иду дальше, довольный, веселый. Приближаюсь ко двору бабки Горпины, у которой квартирует Иван Твердохлеб. Это нового шофера прислали в Яблонивку. Симпа­тичный, видать, он хлопец, если девчата очень засматри­ваются на него.

Вдруг вижу, со двора выбежала старая Горпина, на­кинула на ворота платок и сама сверху вроде распялась на них.

– Что такое, бабушка? – спрашиваю.

– Иди, иди, Максимэ, своей дорогой, – отвечает. – Это я… Да уходи, тебе говорят!

Пожимаю плечами, прохожу мимо и тут же за куст бузины, который рядом с воротами во рву растет, прячусь.

– Иванэ! Иванэ! – кричит бабка. – Ходи сюда! Бегом!

Иван Твердохлеб умывается возле порога. С работы только пришел.

– Что случилось? – спрашивает он, берясь за поло­тенце.

– Т-с-с… Помоги снять! – шепчет ему бабка.

Иван никак в толк не возьмет. Подходит ближе.

– А что такое? – спрашивает.

– Не пытай!.. Беда!.. Снимай скорее.

Иван снимает с ворот тыкву, а бабка оглядывается по сторонам и за плетень его толкает. За плетнем, слышу, шепчутся:

– Слава богу, ни одна живая душа не бачила.

– Ничего не понимаю, – отвечает бабке Иван.

– Сразу видно, что недавно ты в селе, – говорит Горпина и растолковывает Ивану про обычай яблонивских девчат гарбуза женихам подносить.

– Так я ж не сватался к Марусе! – доказывает ей Иван.

– Говори, – посмеивается Горпина. – Приглянулась она тебе?

– А разве Маруся дуже гарна?

– Ой, як яблочко!..

Иван некоторое время молчит, а потом отвечает, да такое, что у меня даже в носу засвербело.

– Ну что ж, – говорит он. – Треба присмотреться к Марусе. Это она мне, наверное, знак подала, что нрав­люсь ей.

Хотел я тут выскочить со рва да растолковать Ивану, что к Марусе ему дорога заказана, да он ушел в хату.